– Но их прибытие сюда – вопрос нескольких дней! А ты видел, в какой они форме. Проклятый Гавейн со своей секирой… и Виктор со своей огненной магией…

– Но у вас есть и другие союзники, ваше высочество, – произнес Монах, – союзники, к помощи которых вы сможете прибегнуть, когда ваш брат и его спутники доберутся до Полуночного Замка. Например, Железное Сердце.

Луи посмотрел на стоявшие в углу комнаты рыцарские доспехи.

– Он, – произнес принц наконец, – всегда он.

На исходе пятого дня путешествия Джордан впервые увидел Полуночный Замок. Все тело актера ныло от непривычно долгой езды верхом, но стоило ему только посмотреть на величественно-мрачные очертания царственно раскинувшейся на вершине Бримстоунского холма цитадели, как его усталость точно рукой сняло. В сгущавшихся сумерках крепость показалась ему похожей на водруженный на вершине кургана череп. Дорога, ведущая в замок, была гладкой, широкой и накатанной. Все окрестности имели такой обычный и приятный глазу вид, что, казалось, не должны были внушать никаких опасений, и все же тревога Джордана возрастала. Причиной ее, конечно, являлся все тот же замок, который смотрелся среди благодатной равнины точно жаба в розовом саду. Его зловещие очертания выделялись на фоне неба, окрашенного кроваво-красными цветами заката, недобрым светом поблескивали маленькие крысиные глаза-бойницы, как будто внимательно наблюдавшие за приближающимися путниками.

Уже в который раз у Джордана возникло чувство, что он заплыл на глубину и вот-вот начнет тонуть. Он никогда не был дублером, и всякий раз, когда ему доводилось сталкиваться с дворцовыми интригами, у него возникало твердое убеждение, что любой, в ком есть хоть капля разума, должен избегать их, точно чумы. В нем не было никогда сколько-либо заметных способностей к двурушничеству и предательству, поэтому необходимость следовать пути, по которому его вели, доставляла актеру немало неудобств. И уж совсем не приводило его в восторг то, что ему довелось стать дублером. Родрик и Аргент потратили немало сил, чтобы осветить перед Джорданом детали закулисной жизни двора, а Гавейн снизошел, хотя и не слишком охотно, до того, что рассказал несколько анекдотов, раскрывавших характер принца. Но что бы там ни говорилось, Джордан был актером, который привык следовать сценарию, выступать на сцене среди декораций, работать с реквизитом. Когда требовалось, он мог и импровизировать, как любой профессионал, съевший на этом собаку, но, по правде говоря, за последние четыре года ему не часто приходилось вносить изменения в свою программу. В этом просто не было необходимости. Условия, в которых ему предстояло воссоздать правдивый образ принца Виктора, оказались, мягко говоря, необычными. То, что не существовало и не могло существовать заранее написанной роли, еще полбеды, куда хуже то, что в случае провала головы ему не сносить.

Пятьдесят тысяч дукатов вовсе не казались теперь достойной платой за такую работу.

Бримстоунский холм неотвратимо приближался по мере того, как предводительствуемая графом Родриком группа людей двигалась к нему. Граф и его друг-купец словно надели маски, погрузившись в мрачное молчание; их вид вовсе не способствовал улучшению настроения Джордана. Он поравнялся с мессиром Гавейном. Рыцарь, взгляд которого был прикован к Полуночному Замку, кивнул актеру с отсутствующим видом и ничего не сказал.

– Приятно наконец-то вернуться домой, а, Гавейн? – не выдержал в конце концов Джордан.

– Этот замок не мой дом, ваше высочество, просто место, где, как это угодно судьбе, я живу. Но вы правы, и я рад, что возвращаюсь сюда. В стенах крепости мы все будем в большей безопасности. Не потому, что наши враги вдруг перестанут стремиться разделаться с нами, просто они будут действовать менее нагло и более осмотрительно, а значит, менее успешно.