Нинка недовольно машет веником, сгребая сор в совок, при виде меня она вытягивает шею, глядя мне за спину, и, метнувшись к двери, тихо запирает её.

— Уже знаешь? — шепчет, округлив раскосые глаза.

Нинуля классная девчонка, на два года младше, подвижная, весёлая. Подружись мы крепко, правда, не сразу, было несколько стычек поначалу, я же тоже с буйным характером. Сейчас вот мы с ней лучшие подруги, и я твёрдо решила, что буду навещать её, пока она торчит в этом гадюшнике. Гостинцы привезу, шоколадки, тёплые носки и варежки — зима на носу.

— О чём знаю? — иду к своей кровати, сбрасываю на пол подушку, и спихиваю в рюкзак дневник, цветные ручки, книги.

Нинка вспрыгивает на подоконник, и, болтая длинными ногами, огорошивает:

— Марьюшка чё, не сказала? Поня-ятно, сюрпризец тебе приготовила, карга старая. Ли-и-ик, он приехал за тобой.

У меня тоскливо сжимается в груди, по телу бежит противная слабость. Мозг моментально работает в верном направлении, выдавая имя того, кто поджидает меня в кабинете Марьи, но сердце, трепыхнувшись, словно птичка в силках, отказывается верить.

Ладно, спокойно. Без паники. Дышать глубже.

— К-кто приехал? — вот чёртов голос, всё же дрогнул!

— Полянский. Твой несостоявшийся опекун.

***

— Чё помалкиваешь? Спроси о чём-нить, что ли…

— Если спрошу, зачем Вам всё это надо, всё равно не скажете правду. 

Он усмехается. Зачем? Пожалуй, правда ей не понравится... 

— Считай, что мне просто надо замалить грехи. Говорят, благотворительность входит в список покаяния. Короче, не ищи подвоха, нервы крепче будут. 

Девчонка враждебно дёргает плечом, не отрывая взгляда от окна, рисует что-то пальцем на стекле, временами на него дуя, и Дмитрий невольно пытается рассмотреть рисунок. За рулём он чувствует себя уверенно, не хуже рыбы в пресной воде, шутка ли, с десяти лет умеет водить. Сначала был мопед, подаренный соседом дядей Вовой, потом собранная из разных запчастей старенькая «жигули», на которой они с пацанами до одури гоняли по округе. А к шестнадцати годкам всё тот же дядя Вова щедро подогнал Димке новенький «фольксваген».

Даже сейчас, в свои тридцать шесть, Дима помнил, как блестели хромированные детали тачки, как сверкала на солнце чёрная краска, а руки приятно обхватывали мягкую обивку руля. Воспоминания перемешивались хорошие с плохими, и лишь с высоты прожитых лет он мог здраво оценить всю подлую подоплёку такого странного внимания к нему соседского дядьки.

Бандит Вован был любовником его матери долгие годы. Но тогда, подростком, Димка не догадывался, чем на самом деле занимается этот здоровенный, пропахший дорогим одеколоном и табачным дымом, мужик. У Владимира уже в то время, в середине девяностых, был свой автосалон, где бригада верных ребят перекраивали угнанные тачки, а после продавали под видом новых.

В общем-то, дядя Вова к Диме относился тепло, и зла на него держать было бы несправедливо. Это он сделал из дворового парнишки настоящего мужчину, вбил понятия и принципы, по которым должен жить каждый, кто хоть немного уважает себя. Научил виртуозно управлять машиной, разбираться в людях, и твёрдо стоять на ногах в том мире, где выживают сильнейшие.

Дядя Вова был вором, преступником, и негласные правила чтил свято. Возможно, не свяжись с ним мать, Дима пошёл бы совершенно иным путём, пахал бы где-нибудь в конторе адвокатом или стал врачом, как мечтала мать, но… Как говорится, человек предполагает, а Бог располагает…

— Куда мы едем? — прерывает вновь одолевающие его мысли Лика, и Дмитрий натыкается на её пристальный взгляд.