Теория влечений доминировала в системе Фрейда до 1920 года, когда началась новая фаза его мышления, приведшая к основополагающему изменению концепции человека. Вместо противостояния Эго и либидозных влечений теперь основной конфликт происходил между «инстинктом жизни» (Эросом) и «инстинктом смерти» (Танатосом). Инстинкт жизни, включавший и Эго, и сексуальные побуждения, был поставлен в оппозицию инстинкту смерти, который считался корнем человеческой разрушительности, направленной или против самого индивида, или против внешнего мира. Эти новые базовые влечения конструируются совершенно иначе, чем прежние. Во-первых, они не привязаны к какой-либо специфической зоне организма, как либидо – к эрогенным зонам. Кроме того, они не следуют паттерну «гидравлического» механизма: рост напряжения – неудовольствие – спад напряжения – удовольствие – новое напряжение и т. д., а являются врожденными для всей живой материи и действуют без какой-либо особой стимуляции. Они также не подчиняются консервативному принципу возврата к исходному состоянию, который Фрейд на одном этапе приписывал всем инстинктам. Эрос обнаруживает тенденцию к объединению; инстинкт смерти – противоположную, к разъединению и разрушению. Оба побуждения действуют в человеке постоянно, борются и смешиваются друг с другом до тех пор, пока инстинкт смерти в конце концов не оказывается сильнее и не добивается окончательной победы – смерти индивида.

Эта новая концепция влечений указывает на кардинальные изменения образа мыслей Фрейда, и мы можем заключить, что эти изменения связаны с фундаментальными социальными переменами.

Новая концепция влечений не следует модели материалистически-механистического мышления; скорее она может рассматриваться как биологическая, виталистически ориентированная концепция. Такое изменение соответствовало общему направлению биологической мысли того времени. Более важной, впрочем, является переоценка Фрейдом роли человеческой разрушительности. Нельзя сказать, что он не включал агрессию в свою первую теоретическую модель. Фрейд считал ее важным фактором, однако подчиненным либидо и самосохранению. В новой теории разрушительность становится соперницей, а со временем и победительницей либидо и Эго-побуждений. Человек не может не стремиться к разрушению, потому что это заложено в его биологической конституции. Хотя он и способен в некоторой степени смягчать такую тенденцию, совсем лишить ее силы он не в состоянии. Перед ним стоит выбор: направить агрессию против самого себя или против внешнего мира, но шанса освободиться от этой трагической дилеммы у него нет.

Есть веские причины для гипотезы о том, что новая оценка Фрейдом разрушительности базировалась на опыте Первой мировой войны. Эта война потрясла основы либерального оптимизма, свойственного первому периоду жизни Фрейда. До 1914 года представители среднего класса верили в то, что мир быстро приближается к состоянию большей безопасности, гармонии и добрососедства. «Тьма» Средних веков, казалось, с каждым поколением все более рассеивается; еще несколько шагов, и мир – или по крайней мере Европа – станет напоминать улицы хорошо освещенной, защищенной столицы. В буржуазной эйфории Бель Эпок было легко забыть, что для большинства рабочих и крестьян Европы и в еще большей степени – для населения Азии и Африки картина вовсе не такова. Война 1914 года (не столько ее начало, сколько ее длительность и жестокость) разрушила эту иллюзию. Фрейд, который во время войны все еще верил в правоту и победу Германии, пережил более болезненный удар, проникший в глубины его психики, чем его менее чувствительные сограждане. Возможно, он чувствовал, что оптимистические надежды на просвещение были иллюзиями, и заключил, что человек от природы обречен на разрушительность. Именно потому, что он был реформатором