Поразило другое. Как выяснилось, тетка завещала мне свою квартиру и денежные вклады. Со слов матери, вызывавшей нотариуса на дом, когда я была в институте, Анастасия Георгиевна, подписав бумаги, добавила тихо: «Моей сиделочке…»

Смотрю, наш Сереженька Бакунин куда-то пошел, как лунатик. Частенько у него крыша едет. То паясничает, всех достает, а иногда уставится куда-то невидящим взглядом и молчит. Я знаю, что меня он ненавидит, поэтому и вышел его позлить. Мне даже кажется, что Бакунин всех не выносит. В этом они с Ксенией – родственные души. Марина, наш секретарь, ненавидит через одного. Ха, а Евгения, наоборот, любит всех!

(А кого любишь ты, Макс? – прошипел внутренний голос. – Или чего? Виртуальную действительность с потоками крови? Ответь, Макс!)

– Отвечаю: пусть лучше я убью на экране, чем на самом деле.

(Но тебе ведь хочется убить по-настоящему, правда?)

– Нет, нисколько.

(Это вранье. Посмотри вот на эту девушку. Она идет и беззаботно улыбается. Как приятно было бы сдавить эту нежную шею и посмотреть, что будет потом. Как ТУ ДЕВОЧКУ. ТЫ ПОМНИШЬ?

– Пошел ты… Это был не я. И вообще, заткнись!

Внутренний голос послушно замолкает.

Мы поехали отмечать встречу того Нового года большой компанией в какую-то деревню, далеко за город. У родителей моего друга Лешки там была полуразвалившаяся хибара, перешедшая к ним по наследству. Нам захотелось экзотики, полудикой природы. Городские дискотеки уже приелись, а справлять праздник у кого-нибудь на квартире было уж чересчур банально. Деревня, и только она! Представлялись весело потрескивающий огонь в настоящей печке и сизый дымок, поднимающийся в безбрежное небо, украшенное малиновым морозным закатом. В действительности все оказалось даже лучше, чем мы представляли.

Портативный приемник пробил кремлевскими курантами, и веселье было в самом разгаре. Лешка и я вышли на улицу покурить. Многие дома в деревне оказались брошенными, но кое-где, как нам показалось, мерцал свет. Настроение было прекрасным, близость природы пьянила больше, чем вино. Друг предложил взять бутылку и пойти поздравить кого-нибудь. Мы так часто раньше в городе и делали: ходили по квартирам, обнимались и пили с совершенно незнакомыми людьми. Лешка надел для хохмы красную шапку и прицепил бороду. Ну, вылитый Дед Мороз!

Пройдя мимо какой-то сгоревшей избы, мы оказались возле большого двухэтажного дома, смотревшегося дворцом среди деревенских построек. Наверное, тут жили фермеры или что-то в этом роде. Калитка была открыта, окна призывно светились. Мы осторожно зашли во двор: никого и ничего. Дверь в дом тоже была не заперта. Коридор вел в большую комнату, где мигала разноцветными огоньками пушистая елка. Пусто! Мы уже хотели уходить, но наверху послышались какие-то звуки. Скрипучая лестница привела нас на второй этаж.

Лучше бы я туда не поднимался, поверьте. Там в одной из комнат на кровати лежала девочка, эдакое небесное создание лет восьми– девяти от роду. Она лежала неподвижно, и я думал, что она спит, хотя меня смутило, что цвет лица у нее какой-то неестественный.

– Пошли отсюда, Макс, – нервно проговорил Лешка, но я сделал еще один шаг вперед. Из-под одеяла свесилась тоненькая ручка, одетая в красную перчатку. Я не мог оторвать глаз от этой детской ручонки и, едва осознавая, что делаю, ринулся вперед и сдернул с ребенка одеяло. Крик застрял где-то посередине, между легкими и глоткой. Несчастная малышка была вся в крови, и никакой перчатки на ее ручке не было. Бедняжку словно распотрошили. Лешка стоял за спиной и тихо поскуливал, в любой миг готовый дать стрекача.