Когда я выруливал на улицу, они втроем стояли на площадке возле двухместного гаража (в котором стояли «порш» Майкла и «вольво» Регины – у них-то есть машины, вспомнил я) и все еще ругались.

«Ну, вот и все», – подумал я, и мне стало тоскливо. Они раздавят его. Лебэй получит свои двадцать пять долларов, а «плимут» останется гнить на прежнем месте. Подобные вещи им не раз удавались. Потому что он был рохлей. Это знали даже его родители. Он был неглупым парнем, и когда вы знакомились с ним поближе, то видели, что у него были и чувство юмора, и доброта, и… нежность, если я правильно понимаю это слово.

Нежный, но все-таки рохля. Они знали, что он был рохлей, и должны были раздавить его.

Так я думал. Но я ошибался.

Мой папа сказал мне однажды: «Сынуля, твой бешеный «линкольн» меня доведет до кладбища или до белой горячки, я это тебе говорю наперед».

Чарли Райан

В 6.30 следующего утра я подъехал к дому Эрни и припарковался у обочины, не желая заходить за ним, даже если его родители еще спали, – слишком много вредных флюидов предыдущим вечером витало в их кухне, поэтому меня ничуть не прельщал традиционный кофе с пончиком перед работой.

Эрни не показывался по меньшей мере минут пять, и я уже начал размышлять о том, мог ли он исполнить свою вчерашнюю угрозу и уйти из дома. Затем задняя дверь отворилась, и он спустился по бетонной дорожке, неся в одной руке пакет с завтраком.

Он сел в машину, захлопнул дверцу и, улыбнувшись, сказал:

– Давай, трогай.

Он явно был в хорошем настроении.

Большую часть пути мы ехали молча, слушая хиты рок-энд-соула, которые передавала местная радиостанция. Эрни рассеянно отстукивал ладонью по колену, отбивая доли музыкальных тактов.

Наконец Эрни произнес:

– Извини, что вчера тебе пришлось присутствовать при всем этом.

– Все в порядке, Эрни.

– Тебе никогда не приходило в голову, – внезапно сказал он, – что родители – это всего лишь переросшие дети, и только собственный ребенок может вытащить их из младенчества?

Я покачал головой.

– Знаешь, что я думаю? – спросил он.

Мы уже подъезжали к строительной площадке; трейлер, принадлежавший фирме «Карсон бразерс», стоял в двух холмах от нас. В такую рань движение на дороге было еще слабым и сонным. Небо было нежно-персикового цвета.

– Я думаю, что быть родителем – это отчасти значит – стараться убить своего ребенка.

– Это точно, – ответил я. – Мои все время стараются доконать меня. А вчера они чуть не добились своего, когда стали расспрашивать, почему я задержался после работы.

Я не обратил особого внимания на слова Эрни, но мне было интересно, что сказали бы Майкл и Регина, если бы услышали сейчас своего сына.

– Я знаю, это звучит немного странно, – продолжал он, – но есть много таких вещей, которые кажутся чепухой, пока не задумаешься над ними. Эдипов комплекс, например.

– Дерьмо все это, – сказал я. – Ты поругался с родителями, вот и вся проблема.

– Нет, не вся, – задумчиво произнес Эрни. – Они не знают, что делают. Не могут знать. Сказать почему?

– Скажи, – ответил я.

– Потому что как только у родителей рождаются дети, так они сразу понимают, что должны умереть. Когда у тебя появляется ребенок, ты смотришь на него как на свое надгробие.

– Знаешь что, Эрни?

– Что?

– Я думаю, все это просто дерьмо, – сказал я, и мы оба рассмеялись.

– А я так не думаю, – сказал он.

Я зарулил на стоянку и выключил двигатель. Из машины мы вылезли не сразу.

– Я сказал им, что не пойду на курсы для поступления в колледж, – проговорил Эрни. – Я сказал им, что запишусь на домашнее обучение.