Сара одобрительно кивнула, чтобы вдохновить свидетеля на дальнейшее повествование.

– Ваш коллега Леонард добрался до палаты позже, чем вы. Почему?

– Он колол пациентам снотворное, эта процедура требует последовательности и сосредоточенности, нельзя прерываться.

Сара еще раз кивнула, что-то записав в блокноте.

– Давно вы работаете в «Гёустаде», господин Лунде?

– Пять лет. Если точно, с десятого февраля две тысячи одиннадцатого.

– Расскажите мне о пациенте Четыре-Восемь-Восемь.

Санитар поскреб в затылке, как будто его внезапно укусил комар.

– Ну, вообще-то о нем мало что известно. Он страдал амнезией и ни с кем не разговаривал.

– То есть за пять лет вы ни разу не слышали его голоса?

– Только когда он кричал.

– А эти цифры, «четыре, восемь, восемь» у него на лбу? Вы знаете, откуда они взялись?

– Понятия не имею. Другие санитары говорили, что шрамы уже были, когда он поступил в «Гёустад».

– Сколько раз к нему приходили посетители за то время, что вы там работаете?

– Посетители? – удивился Элиас. – На моей памяти ни разу. И мне говорили, что его никто не навещал в больнице все тридцать с чем-то лет. Или сорок.

Регистрационные журналы наверняка сгорели в пожаре, так что Сара понимала – проверить слова санитара вряд ли удастся.

– А кто вам об этом говорил?

– Ну, многие. Например, Леонард. Он там очень давно работает и знает больше, чем я.

Сара, скользнув взглядом по торсу Элиаса, заметила, что он дышит слишком учащенно для человека, который спокойно сидит на стуле.

– Это Леонард велел вам перенести труп в другое место? Задавая вопрос, Сара внимательно следила за реакцией санитара, и та не замедлила проявиться: глаза расширились, он слегка подался назад.

– Я… не понял… Мы не переносили тело. Я ведь уже сказал – ничего в палате не трогали.

– Тело перенесли из сектора А в сектор C, господин Лун-де. У нас есть доказательства. А кроме дежурных санитаров, то есть вас с Леонардом Сандвиком, никого из персонала на этаже не было.

Элиас снова впился зубами в большой палец, затем сбивчиво заговорил:

– Послушайте, я… Честное слово, я тут ни при чем. Клянусь! Я сделал, как велел директор, вот и всё!

– Вы перенесли тело?

– Да… Да, мы с Леонардом получили от директора приказ перенести Четыре-Восемь-Восемь из палаты C32 в сектор А.

– Зачем?

– Директор не хотел, чтобы кто-то увидел рисунки.

– Почему не хотел?

– Не знаю… Мне платят за то, чтобы я работал и не задавал лишних вопросов, а я и так не задаю – мне не нужны проблемы. И потом, что это меняет? Я рассказал вам правду – прибежал на крик, но было слишком поздно. Разница только в том, что это случилось в палате C32, а не в секторе А.

– Что вы увидели в палате C32?

– Я ведь уже сказал. Делал обход, услышал крик… Чудовищный, невозможный крик… Я говорю «невозможный», потому что никогда не думал, что человек способен издавать такой звук. Он начинался, как… как хриплое покашливание, как будто старик прочищал горло, а закончился визгом на каких-то запредельно высоких нотах. Впечатление было, что мне иголки воткнули в барабанные перепонки… Со стариком такое часто случалось, но на этот раз он сам себя превзошел. Я решил все-таки сбегать к нему, взглянуть на всякий случай, но, когда прибежал, он сидел с разинутым ртом и выпученными глазами, держась за горло… – Элиас Лунде перевел дыхание. – Я тут навидался психов за пять лет, но пациента, который пытался бы себя задушить голыми руками, еще не встречал.

– Что было дальше?

– Аймерик сказал нам с Леонардом про звонок в полицию. А потом позвонил директор и велел перенести тело в сектор A, пока полиция не приехала. Мол, там почище, чем в секторе C.