Новгород радостно встречал героев. Кожевенники и сапожники, бронники и златокузнецы, пекари и сбитенщики толпой валили поглядеть на овеянных славой героев, в пешем и конном строю проходящих по улицам города. Даже рать князя Изборского, совсем недавно послужившая причиной всеобщего переполоха, удостоилась своей порции восторженных воплей и подброшенных в воздух шапок. Готовясь к дальнейшим походам, армия размещалась в городе и его окрестностях, ожидая команды опять выступить в путь. Оккупированный нашим отрядом постоялый двор едва ли не круглосуточно осаждали разбитные местные молодки, сводя почти на нет попытки поддерживать дисциплину в войске.

– Любовь стирает все границы, – входя в штабную комнату, безапелляционно заявил цветущий как майская роза командир венедских лучников. – Особенно любовь к дензнакам.

– Что еще стряслось? – Я настороженно посмотрел на друга, недоумевая, по какому поводу случился с ним столь внезапный приступ лиричности.

– Я тут Кнута на улице встретил, он интересовался судьбой какой-то баклажки и просил тебя занести ее нынче же господину Штоллю. Очень, знаете ли, тот без нее скучает.

– Понятно, – скривился я, осознавая, что ганзейский «разведцентр» требует отчета о проделанной работе. – Это все?

– После того, как будет все, нас сразу похоронят. – Лис явно был в хорошем настроении. – И Ильич велел тебе зайти к нему. Так что сам решай, пойдешь ты сейчас сдавать стеклотару или общаться с начальством. Но я бы тебе рекомендовал начать с посуды, потому как у Ильича сейчас ходоки засели, да так, что дым столбом, венцы буквально на хоромах поднимаются.

– Что такое?

– Полный ататуй. Старшина рвет Володимира на части, примерно как милейшей души князь Изборский собирался порвать ливонского магистра.

– Что им еще не слава Богу?

– Я тебе могу назвать с ходу три «не слава Богу». «Не слава Богу» Псков, который пытался перейти под руку Новгорода с известным тебе результатом; «не слава Богу» Изборск, который остался в руках прежнего хозяина; и уж совсем «не слава Богу» Юрьев – это их вообще довело до истерики, шо Мак-Лауд кукушку. Ну, Ильич их, понятное дело, посылает сексуально-пешеходным маршрутом, но, блин, я тебе скажу: по ближайшим улицам сейчас лучше не ходить. Звуковая волна коней о заборы плющит.

Мысленно я поблагодарил заботливого товарища за предупреждение и, разыскав в походном тюке присланную Штоллем емкость с остатками целебной мази, вздохнул и отправился с докладом.

Герр Хельмут поджидал меня в горнице за столом с яствами заморскими да вином сладким.

– Угощайся, – уговаривал он, пододвигая ко мне то одно, то другое блюдо. – В походе-то, чай, так не кормили. Вот вина испробуй. – Он наклонил над моим кубком отливающий рубиновым блеском кувшин, покрытый тонкой восточной насечкой. Из носика кувшина полилась густо-красная жидкость. – Из Святой земли вино, – не унимался радушный хозяин, – «Кармель».

Мне едва удалось удержаться от тяжелого вздоха при упоминании о Святой земле. Насколько я помнил карту, от горы, на которой произрастал виноград, идущий для изготовления этого вина, до вожделенной камеры перехода было всего-то около ста миль.

– Я так рад видеть тебя в добром здравии. – Хельмут поставил кувшин на стол. – Как сказывают, ты отличился в боях с ливонцами.

– Да что там за бои, – махнул рукой я.

– Ну-ну, не скромничай. – Тон ганзейца был мягок, но настойчив. – Говорят, тебе сдалась целая армия. Сам ливонский магистр.

– В этом нет моей особой заслуги. – Я пожал плечами. – Либо в плен ко мне, либо на кол к князю Олегу.