– Задержанный Чукалин, – представился майору Коробейник. – Что тут у вас? Помочь?

– Пустяки, – уже спокойнее улыбнулся Тохтаров. – Кишки целы и ладно.

– У вас ребро сломано, – покачал головой священник.

– В живых бы до утра остаться, – покачал головой Тохтаров. – Они всех моих конвойных порезали. Один только Пшенкин живой и остался, закрылся у себя в комнате, даже меня не впустил, гнида!

Отец Василий припомнил свое короткое общение со старшим лейтенантом, еще тогда, и кивнул. Точно, помещение, в котором Пшенкин его допрашивал, изнутри закрывалось.

Топот в коридоре усилился, и вскоре загрохотали железные запоры, и там, за дверью, снова начали кричать:

– Мочи их! А-а, сука! Сюда его тащи!!! Держи, тварь!

– Ты ведь знаешь, что там происходит? – спросил отец Василий Саньку.

Коробейник отрицательно покачал головой.

– Я только знаю, что они что-то готовили, – сказал он, косясь в сторону Тохтарова. – Кто-то с кем-то что-то не поделил.

– Похоже, я знаю, – застонав, сел поудобнее майор. – Там ковалевские прихвостни с остальными схватились.

– И что теперь? – развернулся к нему отец Василий. Он уже все понял. Ковалев чужими руками «балласт» убирает – тех, кто под него не пошел. По крайней мере более разумного объяснения у него не было. Но что из этого последует, священник просчитать не мог.

– Не знаю, – покачал головой Тохтаров. – Но если Ковалева не снимут, я даже не представляю, что будет.

Они просидели так часа полтора. Некоторое время в коридоре еще кричали – истошно, внадрыв, но потом крики стихли, и по коридору начали беспрерывно бегать, явно таская волоком что-то тяжелое.

– Трупы выносят, – прокомментировал Санька.

Тохтаров молчал. Служебное положение не позволяло ему распространяться на этот счет с арестантом, но, глядя майору в лицо, отец Василий видел – так плохо Марату Ибрагимовичу никогда не было, и совсем не из-за физической боли.

Затем снова поднялся стук, и Санька побледнел.

– В нашу камеру ломятся, – сглотнул он. – Ну, там, где я сидеть сейчас должен.

– Они что, не все камеры открыли? – удивился отец Василий.

– Не все, – кивнул Тохтаров и хлопнул себя по карману брюк. В кармане громыхнуло. – Я от четырех камер ключи перехватил.

– Значит, человек тридцать наших еще живы, – дрогнувшим голосом сказал Санька. Отец Василий поморщился, ему было больно услышать это «наши» от Коробейника.

Затем снова стихло, и снова по коридору затопали, и снова стихло. Несколько раз ломились и в столовую, но открыть наглухо заваренную дверь снаружи было невозможно. А потом они услышали звуки подъехавших машин.

– Внимание! – громыхнуло, как в трубе. – Граждане задержанные! Всем выходить с поднятыми руками! Здание оцеплено! Сопротивление бесполезно!

– Поздновато ты подъехал, дорогой Павел Александрович, – поморщился Тохтаров. – Поздновато.

– Не понял, – подошел к окну отец Василий. – Они что, их на испуг решили взять? Ни освещения, ни оцепления, одни громкоговорители, что ли?

Тохтаров сполз с лавки, прохромал к зарешеченному окну и встал рядом со священником.

– А ведь и правда, – задумчиво произнес он. – Никак Ковалев решил своими силами управиться? Во-о дура-ак!

– Он не такой дурак, как вы думаете, Марат Ибрагимович, – отозвался из своего угла даже не встававший Санька. – Если он поддержку из области вызовет, все всплывет. А так, что бы ни произошло, никто ничего не узнает. Как в тайге.

Конец ознакомительного фрагмента.