– Мыслю иначе, – перебил Константин. – Негоже, чтоб тысяцкий в ином граде сидел, вдали от дружины, а снять Онуфрия с Ольгова – он же сам первым на дыбки встанет. Потому я его никогда и ни за что не поставлю, разве что вовсе без бояр останусь.

– Так и ентот сопляк вроде как не из бояр, – возразил Ратьша. – Да мало того, он и летами сосунок совсем, и делу ратному только-только обучаться приставлен, и родом не просто худоват, а хуже некуда – из смердов голимых. – И с подозрением уставился на князя, продолжая подозревать, что кандидатура Вячеслава названа не более чем в насмешку над воеводой, который ничем не заслужил подобных издевок.

– У этого сопляка ума палата. А насчет бояр… Верно ты говоришь, не из них он, – тяжело вздохнул Константин.

Он прикинул, с чего начинать, и даже припомнил поговорку гуситов, мгновенно перефразировав ее. Однако спросить воеводу, мол, как он думает, когда Адам пахал, а Ева пряла, кто был боярином, не успел, поскольку помог сам Ратьша, в дополнение ко всему заметив, что у парня пока что лишь имечко славное, которое даже княжичу впору, а вот все остальное…

Вот тут-то Константина и осенило.

– Знатное, говоришь… – многозначительно протянул он и направился к двери.

Выглянув в коридор, он громко предупредил дежурившего Епифана, чтоб глядел в оба, зрил в три и никого к ним с воеводой не пускал, после чего плотно прикрыл дверь и, вернувшись к Ратьше, таинственно произнес:

– А ведь ты, сам того не ведая, угадал, воевода, – и принялся рассказывать о нелегких испытаниях, выпавших на долю… княжича Вячеслава.

Поначалу Константин решил изложить все это в форме былины или сказки. Дескать, давным-давно, лет десять назад, в глухую осеннюю ночь постучался к нему в терем неведомый странник, который держал за руку…

Однако вовремя припомнив, сколько длилась опала старого воеводы, сориентировался по наиболее подходящим срокам и все переиначил. Пусть будет попроще, но и потуманнее, а в качестве оправдания своим недомолвкам всегда можно сослаться на клятву молчания, которую он дал.

Излагал Константин недолго, но суть Ратьша уловил. Сопляк-то, оказывается, княжич-изгой.

Правда, имя его отца, равно как и то, где правил его дед, осталось для воеводы загадкой, но воспринял это Ратьша, как и предполагал Константин, с полным пониманием – князь же поклялся молчать, что будет хранить в тайне происхождение юноши, дабы могущественные враги не прознали, что он жив.

Разумеется, сразу после этого разговора сам Вячеслав был соответствующим образом проинструктирован Константином, причем переменами в своей родословной остался… недоволен.

Конец ознакомительного фрагмента.