После того как окончательно расстроенный купец почти смирялся с мыслью о том, что плакали его гривенки и куны, а также давал в душе страшные клятвы, что теперь он этому князю никогда, ни за что, нисколько и ни на какой срок, Константин предлагал вариант.

– Я тебе сколько должен? – осведомлялся князь ради приличия.

– Ежели с резой брать, то без малого полсотни новгородских гривен, – уныло отвечал тот, не забыв, однако, указать не только сумму, но и процент, который на нее положен.

– Изрядно, – вздыхал Константин. – А давай-ка мы с тобой так поступим. Я слыхал, что ты с Житобудом не до конца за меха рассчитался. Должок у тебя перед ним имеется.

– Это так, – солидно склонял свою голову недоумевающий купец.

– И должок тот вместе с резой почти на шесть десятков киевок вытягивает, верно? Али новгородок?

– Не-эт! – возмущенно вопил купец. – Я хорошо помню – киевок.[17]

Причем возмущение его было столь глубоким, что он даже забывал спросить у князя, откуда тому известны их с Житобудом дела.

– Ну да, ну да, – охотно соглашался князь. – Действительно, киевок. Выходит, у нас с тобой долги почти одинаковы – ты ему столько же обязан отдать, сколько и я тебе?

Купец давать ответ не спешил.

Он тут же погружался в сложные мысленные подсчеты, закатив глаза куда-то вверх, к красному углу княжеской светлицы, и, вперив очи в икону Николая-угодника, долго шлепал губами.

Произведя подсчет, он неохотно сознавался:

– Да я ему, пожалуй, что и поболе малость должен.

– Стало быть, если ты мне долг вовсе простишь, с тем чтобы и Житобуд тебя своим не донимал, то ты еще и с прибытком будешь?

– Так он вроде как при смерти? – уточнял купец.

– Ну ты же сам ведаешь – наследники взыщут. Какая разница? К тому же это он ныне на тот свет собрался, а завтра как будет – одному только богу ведомо.

– Это так, – снова вздыхал торговец. – Только я-то тебя простить могу, а боярин меня… Не родился еще тот человек, коему Житобуд хоть куну дал, а потом про нее забыл напрочь. И что у нас выйдет?

– Хорошо у нас выйдет, – улыбался Константин. – Особенно после того, как мы грамотками об этих с тобой наших долгах обменяемся, чтоб все честь по чести было, без обмана.

– А ты как же с ним-то? – недоумевал купчина.

– А это уж моя печаль, – более сухо и резко отвечал князь, давая понять, что сюда лезть его собеседнику не стоит и допытываться о том, как именно он рассчитается со своим боярином, ему ни к чему.

Торговый гость вновь задумывался.

Что-то было не так в этой темной и непонятной истории. Что-то его смущало в предлагаемом обмене.

Но затем он вспоминал, что гривны, которые ему был должен за товары князь, он мысленно уже давно списал в убыток, а тут вдруг появлялась возможность получить их, и не просто сполна, да еще и с прибытком…

– Согласный я, – отчаянно махал рукой он. – Но чтоб из рук в руки грамотки друг дружке отдать, а не так, что я тебе ныне, а ты мне опосля, – предупреждал на всякий случай князя, по-прежнему опасаясь какого-то таинственного и пока невидимого подвоха.

– А то как же, – не возражал князь, и уже спустя несколько часов они выкладывали на стол уговорные грамотки.

Без обмана.

А еще через полчаса купец, донельзя довольный таким выгодным обменом, Константином и вообще жизнью, весело улыбаясь и прихлебывая хмельной медок из кубка, заливался соловьем, рассказывая внимательно слушавшему его князю о различных тонкостях торговли.

Константин старательно запоминал, попутно задавая уйму вопросов.

Они были разнообразными – о покупательных возможностях населения, и не только в различных русских княжествах, но и в иных странах, о том, какие расходы в пути и сколько приходится выкладывать на многочисленных «таможенных постах» налогов.