Они вышли на площадь к главному входу в Оперу, потом на набережную.

– А ты, – спросила Айна, – ты веришь в бога?

– Возможно, когда-то нас создал бог. Создал и оставил. Я не верю, что есть бог, которому можно молиться и каяться. И уж точно бессмысленно его о чем-то просить. Иначе не было бы этой войны и всего жуткого, что происходит.

– А как ты спасся?

– Когда умер дед и папа понял, что маму так быстро не выпустят и мы не сможем уехать вместе, он стал узнавать, как вывезти меня. В общине сказали, Швеция согласилась пустить несколько сотен еврейских детей из Германии и Австрии, но списки уже составлены. Если будет возможность, меня включат. Некоторые семьи, у кого были родственники в других странах, имели выездные визы, и когда они уезжали всей семьей, место в детском списке освобождалось. Мы ждали довольно долго, и в апреле тридцать девятого мне нашлось место.

– Вы ехали на поезде?

– Да, на поезде до Засница, а там на пароме в Треллеборг.

– Ты боялся ехать?

– Ехать не боялся, боялся нацистов. Поезд шел через всю Германию, могли остановить, высадить… Мне было 10 лет. Папа говорил, что, когда маму освободят, они приедут и заберут меня. Не знаю, верил ли в это он сам, но я верил, потому что хотел, чтобы так было.

Они все еще стояли на набережной. Внизу качались рыболовные лодки с сачками на длинных шестах. Айна с интересом рассматривала сачки, но Давид почувствовал, что мерзнет, плащ был неподходящей одеждой для конца ноября.

– Пойдем, – он взял Айну за руку.

– Ты замерз, – сказала Айна. – Побежали, согреешься.

Они побежали на мост и через него на остров Кунгсхольмен. Запыхавшиеся и смеющиеся, остановились они возле ратуши, и под аркой прошли к главному входу.

– Как красиво! – воскликнула Айна, оглядывая двор ратуши.

Сначала попали в Синий зал. Синего в нем было только название.

– Правда, он больше похож на уличную площадь, чем на зал? – спросила Айна.

Давид согласился. Зал походил на большой двор, перекрытый крышей. Здесь устраивались банкеты в честь лауреатов Нобелевской премии. Экскурсантов повели по мраморной лестнице на второй этаж и через разные комнаты: золотой зал, комнату городского совета, галерею принца, стены которой расписал фресками принц Евгений, брат короля. Давиду нравилось, что это не музей, а дом, наполненный реальной жизнью, политическими дискуссиями. А Айна любовалась красивыми интерьерами.

Потом они вышли к колоннаде, и дальше в парк, терраса которого выходила к озеру Меларен. Они гуляли по набережной, пока не замерзли. Пообедали в кафе, и Давид повел Айну вверх к зданию городского суда. Напротив суда находился небольшой сквер, который он хотел показать Айне. Сейчас он был не так красив, как летом, но все равно для Стокгольма необычен: ровные дорожки, украшенные мраморными статуями, круглые фонтаны, аккуратно подстриженные кусты и садовая аркада, в которой еще висели скрученные коричневые листья.

– Ой! – воскликнула Айна, пораженная – Что это за садик?

– Он очень похож на венский. Здесь уютно…

– Ты хочешь вернуться в Вену?

– Нет! Не хочу… Там никого не осталось. Нет… Может быть, через много лет…

– Твои близкие, они все погибли? – Айна смотрела на него внимательно и печально.

– Да. Я искал через Красный крест. Мама погибла в Треблинке. А папу расстреляли нацисты в Минском гетто, это Белоруссия, в Советском Союзе.

– Гетто – это как концлагерь?

– Почти. Такой… район, несколько улиц, огороженных, туда сгоняли евреев со всего города. Они там жили… недолго. Кого-то сразу расстреливали, другие умирали сами от болезней и голода. Некоторых водили на работы и за это кормили. Туда привозили евреев из других стран тоже. Для них был отдельный барак, гетто внутри гетто. Папа работал на железной дороге, чистил рельсы. Их водили колонной, папа говорил по-русски и мог иногда что-то выменять у местных. Я знаю, что он дожил до сентября 43-го года.