– Был, – неуверенно кивнул Лутковский, – и кличка его, и названия напитков, кроме абсолютовки, всё из истории.

– Из истории, говоришь…

– Да, я вот задумал написать эпическую историю нашего двора. Биографии доминошников, алкашей, бабушек, сидящих на скамейках. Это же эпоха. Спаяю их с современными типажами. Тоже попадаются забавные.

– Олег Глота, например.

– Оставь его в покое.

6

Владимир сел на бетонные ступени и вгляделся сквозь сирень во двор. Было по-прежнему непривычно пусто. На балкон вышла старушка и внимательно осмотрелась вокруг. Не увидев ничего для себя интересного, она еще немного потопталась на месте, провела ладонью по сохнущему белью и вошла в комнату. Лежащий на асфальте огромный рыжий кот проводил её невнимательным взглядом, зевнул и лениво шевельнул хвостом. Неожиданно, из-за поворота стремительно вылетели несколько мальчишек, вооружённые игрушечным оружием.

– Ты же сам говорил, что хотел написать повесть про совесть «Тыл», – усмехнулся Ленц.

Лутковский нахмурился:

– Что значит «хотел»? Обязательно напишу, – раздражённо ответил он.

Ленц как-то подло улыбнулся и со змеиной вкрадчивостью спросил:

– А о чём?

– Как о чём. Не знаю, о словоблудии. Об имитации действия, что ли… не знаю, как объяснить, всё время нить теряю. Все атрибуты присутствуют, я имею в виду, люди в камуфляже, разговоры и разговорчики, дамочки, вяжущие носочки солдатикам, и прочие волонтёры, – Лутковский запнулся.

– А также персонажи, которые стальным пером и золотым словом мужественно куют победу в тылу, – вяло усмехнулся Ленц. – Ну, продолжай, продолжай.

– А ну тебя в жопу.

– А ты знаешь, я ведь думал, что ты пошутил насчёт повести. Ну, вернее, не пошутил, а так… останется такая себе нереализованная тема, удобная для разговоров в кабаках. Хорошо поговорить, пофилософствовать в тылу под закуску об этом самом тыле.

– Буду писать, – убеждённо сказал Лутковский. – Только не пойму, с чего начать.

– А ты знаешь, начни с самоубийства и похорон.

– А ты знаешь, я сегодня думал над этим, – язвительно сказал Владимир.

– И что придумал?

– Да литературщина всё это. Хоть и происходило на самом деле. Вернее, вот сейчас и происходит.

– Литературщина? – засмеялся Ленц, – слушай, Володя, не обижайся, ты, конечно, классный рассказчик, но, – Ленц запнулся, подыскивая термин, – несколько гротескный, – продолжил он. – Это безусловный плюс, по-моему. Это подойдёт к твоему замыслу. Я вот что подумал… Хороший поступок, не вызванный состраданием – это социальная механика, навязанная обществом, общественным мнением, а это самое мнение только и может спекулировать социальными статусами. Хороший поступок при грамотном расчёте порой очень прибыльное дело. И общественное мнение награждает таких хорошистов весьма щедро. К тому же, как ты видишь, общественное мнение не призывает к состраданию. Или не видишь?

– Нет, ну это возмутительно, – нахмурился Лутковский.

– Конечно, возмутительно. Вот ты и возмущаешься.

– Я твоими голословными и наглыми утверждениями возмущён.

– Да? А сам-то ты сострадаешь семье этого Глоты? Может, ты сейчас рядом с ними? Может, ты рядом с семьей Глоты и у тебя сердце кровью обливается…

– Иди ты в задницу.

– Да я серьезно. Смерть – дело привычки. Наличие трупа порой не так расстраивает, как отсутствие сигарет. Вообще, смерть – хорошая тема для разговора. Она утверждает жизнь, – Ленц сорвал подувявшее соцветие сирени и дружелюбно бросил им в Лутковского. – Посмотри, какой восхитительный цветной праздник на кладбищах в поминальные дни. Какая жизнерадостная суета. Лица живых светятся по-особому. Это самый главный праздник жизни, и такой праздник может состояться только на кладбище. Мда, только там живой ощущает себя в полной мере живым. Это же целая мистерия с обильными возлияниями и закусками. Обрядами и традициями, которые соблюдаются и передаются поколениями. И, кстати, этот праздник один из самых любимых в народе. Радуница – название-то какое радостное, чистое, весёлое.