Выгружались на Шмуэль Анави, мрачный бетонный подъезд, надпись красным «Шели проститутка», запах гнили. Там был подъем на второй этаж и лестница чуть пошире. Толя взбежал с холодильником за раз и аккуратно опустил его на пол в узкой кухне. Муса принял холодильник без слов, уважительно, он уважал чужие вещи, которые были источником существования для всей его большой семьи. Третий член бригады бегал с картонными ящиками как заведенный. Его имя было Йоси, но Хези и Муса называли его Йойо, вообще, с кличками все было в порядке. Мусу Хези называл Диктом, тот не обижался. Ну, Дикт и Дикт, фанера и фанера, какая разница, лишь бы работа была и деньги платили. Он не был праздным человеком, Муса, научился пахать, наверное, у евреев, у кого же еще. Здесь была отдельная плата, потому что первая хозяйка передала свое имущество другому человеку, точнее, продала его. Она уходила в дом престарелых, и ей все это добро не было нужно. Зачем? Воспоминания, грусть, да и места нету, нет, прочь-прочь. А здесь мужик был, кажется, старьевщиком или чем-то вроде этого. Дом его был забит под завязку, проходили из комнаты в комнату боком, дверь в туалет можно было приоткрыть на треть и втискиваться изо всех сил. «Но нам-то какое дело, да, Нафтали?», – спросил довольный Хези. Он роздал рабочим деньги и чаевые, все справедливо, честь по чести, поровну. Ему вышло чуть больше, что понятно и объяснимо. Никто от него объяснений и не требовал, Хези был человеком торжествующей честности.

После обеда была еще одна квартира на разгрузку и выгрузку. Поехали к рынку, и недалеко от конторы Хези, которую он красиво называл офисом, хозяин купил всем по фалафелю и солений: перцы, огурцы, маслины – все в бумажном кульке, который тут же намок, но это не мешало есть нисколько. Чего? Съели за милую душу. Потом каждый заказал еще по порции уже за свои деньги, Хези себе не заказывал, сидел на стуле, поглядывал на прохожих, жмурился на солнышке. Хези следил за здоровьем, не переедал, не пил вовсе, хорошо спал, работал физически по 8-10 часов ежедневно, ему больше не было надо, выглядел моложе своих тридцати пяти, гладкий, собранный, цепкий. Знал себе цену.

Толя-Нафталий съел все, запил газированной водой из стеклянной зеленой бутылки, отер салфеткой лицо и руки, и встал в стороне, глубоко засунув сжатые в кулаки руки в карманы. Муса подошел к нему, встал рядом и стал смотреть в ту же сторону, что и Нафтали. Йойо съел больше всех, аппетит у него был сумасшедший, мог съесть таких порций три или даже четыре, и ничего. Но все-таки сдерживался, потому что у них была еще работа. «Двинулись, уже пора», – сказал Хези, вставая со стула и двигая руками по сторонам для разминки. Он обратил внимание, что Нафтали был в походных прочных ботинках: верх из брезента, подошва из легкого каучука, очень легкие, местного производства, можно носить вечно. И цвет какой-то бурый, зеленовато-бежевый, незаметный.

К 9 вечера Нафталий был дома. Он сразу пошел в ванную, помылся, причесался, надел шорты и медленным шагом вышел в гостиную. «Ну что, доволен? Тело ноет?» – поинтересовался его брат, сидевший за письменным столом в углу с книгой и стопкой бумаги. Горела настольная лампа. Отец, подавшись на диване вперед всем телом, смотрел новости по черно-белому телевизору, мать, напевая без слов хабадский нигун, двигала с никелированными звуками кастрюлями и ножами на кухне, сестра в легком платье с рукавами по локоть, вполне совершеннолетняя и наполненная непонятными надеждами на будущее девушка, постукивая карандашом о столик, оживленно спрашивала по телефону верную подругу: «А он что? А ты? И как? Не переживай так, Дикла, он того не стоит, я знаю это наверняка, поняла? Ты поняла меня, я спрашиваю? Так-то, молодец».