А пока, какие-то глухие отголоски, темные пейзажи, безрадостные запахи пожара и горелой резины, но ничего конкретного, задний и размытый фон жизни. Серо-голубой ночной дым густым потоком струился по асфальту и газону, создавая некий дополнительный фон для исходящей ночи. Сильный головокружительный запах промокшей от росы травы газона и кроны деревьев помогал сну, который возобновился глубоко и неотвратимо.

Отец ждал его в гостиной с завтраком. Ничего особенного: яичница, хлеб, масло, овощи, селедка, яйца вкрутую, ну, и графин с грубо выжатым апельсиновым соком, чай в фарфоровом чайнике с треснувшей крышкой. Семья профессора Гарца жила в достатке, но не выделялась особой роскошью, не жировала. Иерусалимский быт начала 70-х: все есть, всего в меру, голодных нет в столице, но и жирующие тоже отсутствуют.

Перед отцом лежала брошюра в мягкой обложке с тусклым рисунком ладьи и коня, на черной и белой клетках. «Что это?» – поинтересовался Нафтали. Он умел играть в шахматы, но не блистал. Отец же его был фанатичным любителем, изучал гамбиты, был неистовым поклонником Фишера, уважал Михаила Таля, называл его безумным рижанином, Корчного считал странным, Спасского определял самоедом, гордым Васильевичем и антисемитом. В его устах это было страшным оскорблением. Никаких комментариев своим словам у него было не добиться, да Нафтали и не знал никого из этих замечательных людей, они были далеки от него. Он зато знал Шалома, Яку, Авика, Йони, Игаля, Биби, Нохема и других ребят, которые были не хуже этих великих игроков. Сами по себе они были значительные игроки, но не шахматные. Не в шахматах, совсем в другом деле, делах, но ведь не сошелся мир только на шахматах, можно увлечься и другими занятиями, нет? Лучшим из всей шахматной советской семитской школы отец, кстати, считал Бронштейна, которого определял как «достойнейшего человека из достойных», не объясняя подробностей.

– Это результаты 21 Олимпиады в Ницце. Двух месяцев не прошло – и, смотри какое чудо, и до нас результаты добрались. Советские опять выиграли вчистую, но состав какой у них, сумасшедший, ты посмотри какой состав. Карпов, Таль, Петросян, Корчной, Спасский, Кузьмин Гена откуда-то появился. А Штаты приехали без Фишера, без Боба, он сам не пожелал, бедняга, все ругается, удел гения горек и обиден. Вот все и случилось, как случилось, – отец болел за Штаты все годы.

Он аккуратно намазал хлеб маслом, положил сверху кусок сочащейся жирным соком селедки (сорта розовый «матиас») из сумрачно-темной, головокружительно пахшей солениями тесной лавки громкоголосого картавого, в сползающей на ухо черной пикейной кипе карлинского хасида Ури, царившего в кривом переулке Геулы. Отец украсил все куском очищенного от шкуры огурца, лиловым ломтем лука – и протянул эту конструкцию Нафталию. «Давай, может, и ты сыграешь свою выигрышную партию, сынок, поправляйся».

За глазуньей с помидорами отец вдруг вспомнил: «А мы ведь стали первыми в группе Бэ, поверишь, золотые медали взяли, невероятно. Настанет день, помяни мое слово. На первой доске Володя играл, по фамилии Либерзон, в составе еще бухгалтер был, инженер, старичок один, и так далее, а вообще, молодцы. Им бы еще Бронштейна Давида Ионовича, советским он не нужен, а нам в самый раз, да что говорить. И человек замечательный, мужественный. Может, еще подъедут специалисты, кто знает, Нафтали, на Москву наша осторожная надежда». Иногда Джеф Гарц высказывал скоропалительные и совсем нереальные идеи. В кругу исключительно своих, потому что больше ему говорить было не с кем, ну, не на кафедре же толковать по душам?