Томный голос замолчал, а я, наконец, смогла перевести дыхание. То, как он говорил. То, как он смотрел на меня в этот момент, было самым интимным, что было в моей жизни по сей день.

— Но сегодня, по воле случае, на ней была блузка, от которой он собирался избавиться в кротчайшие сроки, — Павел Александрович наклонился к моему уху и спросил шепотом, — Она… позволит ему эту маленькую прихоть?

В легкие не поступал кислород уже давно, хотя они так были наполнены только ароматом его парфюма.

— Да, — сказала я на выдохе и добавила на вдохе, — она позволит.

Волосками я снова почувствовала его ухмылку. Он вновь чуть отпрянул от меня и, не переставая смотреть в мои глаза, потянулся к лентам банта на воротнике блузки.

— Он с удовольствием подмечает родинки на её плечах, пока стягивает с них блузку. Но, конечно же, сильнее всего к себе привлекает внимание её… — преподаватель сделал многозначительную паузу и, игриво наклонив голову в бок, спросил, — Как ты думаешь, что это?

Чуть прочистив горло, я пробормотала:

— Скорее всего, это грудь.

— Умница, — он одобряюще улыбнулся, а мне захотелось еще раз угодить ему, чтобы снова увидеть эту улыбку. — Он проводит пальцем между грудей, недовольно озираясь на ткань её бюстгальтера, что закрывает вид на… Продолжи, Василиса.

— На её горошины…

— Нет никаких горошин. Есть соски. Тугие и аппетитные. Вспомни о том, чему мы сейчас пытаемся научиться.

Если бы это было так просто… И словно специально отвлекая, путая мысли, теплые пальцы скользнули по обнажённому участку шеи, очерчивая тонкие линии над кромкой воротника, а затем медленно поползли вниз по ткани.

— И так… Он заводил руку ей за спину. Оба затаили дыхание, и в тиши комнаты отчетливо слышен звук расстёгнутой застёжки бюстгальтера, — его пальцы начали играть с лентами банта, находясь непозволительно близко от моей собственной груди. — Когда последний и мешающим им атрибут одежды летит на пол, он видит её тяжело вздымающуюся…

— Грудь, — резко заканчиваю я.

—Именно, грудь, — он поднимает одну бровь и говорит то, от чего мне становится неловко до предела, — ни холмики, ни персики, ни, черт их побери, колокола. Серьезно? Колокола? Я сначала даже не понял, о чем речь, когда читал это.

Я стремительно краснела и не находила слова в свое оправдание, чувствовав себя нелепо и странно. Но вместе с этим внутри зарождалось нечто сильное и незнакомое. Нечто, питающее фантазию. И в первые за долгое время ощутив резкий прилив волнительных и будоражащих эмоций, я не собиралась прекращать обучение.

— Продолжим, — вкрадчиво произнес преподаватель, снова примеряя на себя роль героя-любовника. — Он лихорадочно пытается решить, какую из грудей начать ласкать первой.

Пальцы задели край белья под блузкой, и я опасливо затаила дыхание.

— Что она чувствует? —спросил Павел Александрович.

— Неловкость, — сдавленно прошептала я и добавила, — и, скорее всего, ей холодно.

Павел Александрович сдержал смешок от моего комментария, на секунду опустив взгляд на бант, которому сегодня отдавалось слишком много внимания.

— Он обхватывает её грудь ладонями, сжимая. И для справки, на грудь не любуются долго. Её мнут, целуют, облизывают, кусают, но никак не просто смотрят. Поняла?

Я кивнула, пытаясь устоять на месте от того, как с последним словом он намотал ленты на кулак и потянул чуть на себя. Дрожу от всего, что происходит, от всего, что слышу. Но не спорю. Не сопротивляюсь.

— Он берет её руку и кладет ладонь на свою ширинку, и девушка чувствует…

— Его возбуждение, — уверенно заканчиваю я, но вместо одобрительной улыбки получаю хмуро сведённые брови.