Тем временем мисс Пол, мисс Матти и я были с мисс Браун; нам было очень трудно успокаивать её, вечно раздражительную и жалующуюся. Но, если мы были так утомлены и подавлены, каково же было мисс Джесси! К тому времени она вернулась почти спокойная, как будто у неё прибавилось сил. Она переодела утреннее платье и вошла, бледная и тихая, поблагодарила каждую из нас долгим пожатием руки. Она даже смогла улыбнуться слабой, милой, застывшей улыбкой, как бы уверяя нас в своих силах все вынести, но её вид заставил наши глаза наполниться слезами скорее, чем если бы она открыто плакала.

Было решено, что мисс Пол останется с ней для присмотра всю ночь напролёт и что мисс Матти и я вернемся утром сменить их и дадим возможность мисс Джесси поспать несколько часов. Но, когда наступило утро, мисс Дженкинс появилась за завтраком в своём шлеме-шляпке и велела мисс Матти оставаться дома, потому что она сама решила пойти и помогать ухаживать за больной. Она была полна решимости, поэтому съела свой завтрак стоя, при этом все время браня служанку.

Чтобы помочь мисс Браун, была нужна сиделка – энергичная, разумная женщина. Но, когда мы вошли в комнату, случилось то, что было сильнее нас всех и заставило нас съёжиться в мрачной, исполненной благоговейного страха беспомощности. Мисс Браун умирала. Мы насилу узнали её голос, он был лишён того жалобного тона, который у нас всегда ассоциировался с ней. Мисс Джесси рассказывала мне впоследствии, что голос и лицо сестры стали как прежде, когда смерть матери превратила совсем молоденькую мисс Браун в главу семьи, от которой теперь осталась только одна мисс Джесси.

Думаю, что мисс Браун замечала только присутствие своей сестры. Мы были почти за занавеской: мисс Джесси стояла на коленях, прижав лицо к лицу сестры, стараясь расслышать её последний еле уловимый, страшный шёпот.

– О Джесси! Джесси! Какой эгоисткой я была! Господи, прости меня за все жертвы, которые ты принесла для меня! Ты так любила меня – а я даже сейчас думаю только о себе. Господи, прости меня!

– Тише, родная! Тише! – говорила нежно мисс Джесси.

– А мой дорогой отец! Мой дорогой, милый отец! Я теперь не буду жаловаться, если Господь даст мне силы быть терпеливой. Но, о Джесси! Расскажи папе, как мне хотелось увидеть его, чтобы попросить прощенья. Теперь он никогда не узнает, как я любила его! Если бы я могла сказать ему это до того, как умру! Какая у него была печальная жизнь, и я так мало сделала, чтобы утешить его!

Лицо мисс Джесси посветлело.

– Будет ли тебе, родная, легче думать, что он знает? Будет ли тебе спокойнее, любимая, знать, что его страдания, его печали закончились? – Её голос задрожал, но она овладела собой и сказала спокойно: – Мери! Он ушёл до тебя в места, где усталые обретают отдых. Он сейчас знает, как ты любила его.

Необычное выражение – не горе – появилось на лице мисс Браун. Она некоторое время молчала, но потом мы увидели, что её губы пытаются что-то произнести, потом услышали: «Папа, мама, Гарри, Арчи». Затем, кажется, новая мысль промелькнула в её угасающем сознании: – Но ты остаешься одна, Джесси!

Я помню, как мисс Джесси молчала, слезы градом покатились по её щекам при этих словах, и сначала она ничего не могла сказать, потом крепко сжала руки, вскинула их и, ни к кому не обращаясь, сказала:

– Пусть Господь поразил меня, я все равно верую и надеюсь.

Последние несколько минут перед концом мисс Браун лежала тихо и спокойно, не жалуясь и не ропща.

После этой второй смерти мисс Дженкинс настояла, чтобы мисс Джесси осталась у неё и не возвращалась в обезлюдевший дом, который, как мы потом узнали от мисс Джесси, необходимо сдать другим людям, потому что у неё не было средств платить за него. Мы прикинули её доходы, она располагала не многим более двадцати фунтов в год кроме тех денег, которые выручит в будущем за продажу дома.