– Твои руки, – сказал Василий. – Я туда ни за какие евро не полезу.

– Сто тысяч, – тихо сказал Толян. – Сто тысяч евро за китель убитого фашиста.

Василий молчал, упрямо сжав губы.

– Такое бывает раз в жизни, братишка. Выбирай – или всю жизнь жить в дерьме, или покопаться разок как следует, чтобы потом плевать на всех с высокой колокольни. И если да – то пошли. Летом вечера долгие, глядишь, и успеем отрыть тот гребаный китель.

Василий зажмурился и энергично потряс головой. По пятьдесят тысяч евро на брата… Да провались оно пропадом – и сны эти дурацкие, и бабка полоумная. Стоило переться за тридевять земель, чтобы на финише пойти на попятный…

Он встал, отряхнул штаны от прилипших елочных иголок и забросил на плечи объемистый рюкзак с торчащим вверх из длинного бокового кармана черенком складной саперной лопаты.

– Ну пошли, что ль, – буркнул он не поднимая взгляда…

…Они копали истово, закусив губы и даже не смахивая пота, градом заливавшего лица. Говорить было некогда, отдыхать – тоже. Потому что, если остановиться хоть на минутку и присесть на гору вырытой земли, – потом уже не встанешь. Так и расплывешься майонезным шлепком по жирному чернозему.

Дзот медленно вылезал из земли. Слишком медленно. Сначала показалась бревенчатая крыша в четыре наката, потом первое звено здоровенных бревен, составляющих стену блиндажа, потом второе… Лопата Василия ткнулась в грунт и провалилась в широкую щель амбразуры. Внутрь помещения со свистом ворвался воздух. Снаружи явственно и сладковато потянуло могилой. И будто кто-то облегченно вздохнул внутри.

«Туда нельзя, там немцы…» – прохрипел голос в голове Василия. От одуряюще сладкого запаха, шедшего снизу, у него слегка закружилась голова. Он покачнулся и оперся на черенок саперной лопаты.

– Давай-давай, братишка, не останавливайся, поднажми!

У Толяна безумным огнем горели глаза. Он как экскаватор вгрызался в податливую почву. Во все стороны летели комья земли.

«Там немцы…»

– Может, отложим до завтра, – осторожно сказал Васек и поежился, стирая изнанкой футболки противные, липкие мурашки, бегающие по спине. – Темнеет уже…

У него внутри вдруг стало очень холодно и пусто. Блевануть бы этой тошнотворной пустотой, глядишь, и полегчало б. Да только не так-то просто освободиться от ледяного, осклизлого страха, прочно засевшего в желудке.

– Не останавливайся, Васятка, – с какой-то безумной радостью хихикнул Толян, продолжая орудовать лопатой. – Щас дверь откопаем, заберем свое – и ходу. Вишь, дверка какая неслабая? Их завалило, а открыть ее они изнутри не смогли. А что темнеет, то ерунда. Пусть темнеет. Фонари у нас на что?

Дверь блиндажа понемногу появлялась из-под земли. Толян и Василий, работая с двух сторон, за полчаса отрыли ее полностью. Василию на некоторое время как будто передалась сумасшедшая энергия брата, но на последних движениях они оба почему-то замедлили темп и вяло ковырялись лопатами, избегая смотреть друг другу в глаза.

Работа была закончена. Теперь кому-то из них надо было войти внутрь.

– Я боюсь, – еле слышно прошептал Василий, выбивая зубами дробь.

– Я тоже, – пробормотал Толян, нервно сжимая окровавленную ручку лопаты. От резкого движения еще один пузырь, с непривычки натертый на ладони полированным деревом, лопнул, и вниз по черенку потекла кровь. Но Толян не чувствовал боли. Когда страшно по-настоящему, боли не чувствуешь.

– Давай вместе?

– Давай…

Дверь была не заперта и легко, без скрипа открылась внутрь.

«Странно. За столько лет не разрушились от времени и даже не заржавели петли?»