В скиф потоком ударил ветер. Наученные долгим опытом манипуляторы Бурегона остались лежать на управлении, даже не напрягаясь. Кожей ощущая вибрацию, он вел корабль ровно – мягко-мягко, не пережимая, но и не уступая ярости шторма. При переходе скиф на миг клюнул носом – Бурегон удержал и выровнял его, направив против ветрового течения. Скиф вздрогнул – он казался сейчас живым, как прогретая солнцем шкура Матери, на чьей широкой спине рос Бурегон, – и пошел ровно. Ловец ориентировался только по тепловому зрению. Здесь, в густом вихре облачной стены, в порты окон видны были только отблески внутренних огней суденышка, отражающиеся от монотонного багрянца тучи – словно они с корабликом забились дядюшке под крыло.

Мирное сравнение для бури, которая может убить одним движением. Стоит углубиться слишком далеко – и ветры разорвут крошечную лодку. Подойди слишком близко к стене – и турбулентность лишит управления, запустит кубарем.

Когда скиф наконец безмятежно поплыл среди бесконечных воронок, Бурегон открыл сифоны. И ощутил, как тяжелеет наполненный ветром трюм, как судно обретает остойчивость. Включились фильтры, капсула начала наполняться.

Времени ушло немного: шторм накачал богатую смесь. Когда давление в капсуле достигло нужного уровня, Бурегон герметично запечатал ее и, удерживая курс против яростного ветра, проверил, послушен ли ему нагруженный скиф. Тот стал тяжелее, медлительней – но повиновался как должно.

Бурегон вывел лодку из красновато-серого тумана под ясное черное небо. На выходе задел концом крыла маленький вихрь, который раскрутил судно в горизонтальной плоскости, словно выплюнутое в тропопаузу семя. Другие суда рассыпались от него роем новорожденных тучекатов, когда на них спикирует летун. От креплений на мягкой плоти суставов останутся синяки. Бурегон восстановил контроль и плавным виражом развернул скиф. В приемнике вопили голоса других добытчиков – хор одобрения и подначек.

Вот и его маячок. Ради экономии энергии он на время смены капсул прицепил и поддул понтоны.

И снова повернул в бурю, и снова возвратился, чтобы повторить все заново.

Бурегон уже наполнил все капсулы и проверял боковые швы скифа, как полагалось перед открытием трюма, когда на краю бури мелькнул пятнышко – остроносое и такое горячее, что больно смотреть…

Он перебрался к телескопу. Пятнышко тем временем падало в Глубокую Бурю. Поймав его в видоискатель, добытчик двумя глазами припал к объективам и увидел… что-то черное и гладкое. Форму в подробностях разглядеть не удавалось. Автофокус дал слишком сильное приближение, и Бурегон, пока объект скользил к кромке Глубокой Бури, подправил его вручную.

Больше летуна – даже больше народа. К тому же, будь у чужака хоть кроха разума, он не полез бы так близко к кляксе водяного пара без защитного снаряжения. Но на вид он немного напоминал летуна – закругленное обтекаемое крыло с острым носом. Впрочем, крылья не трепетали при спуске, широко лежали на воздушной подушке, пробираясь сквозь толпу дрейфующих миров.

Ничего подобного Бурегон еще не видел.

Брюхо красное от жара, стоит ему соприкоснуться с кислородом – вспыхнет, но, когда объект лег набок, Бергон разглядел, что спина у него холодная, черная даже на тепловатом фоне далекого неба. Эта стылая тьма была такой яркой, что казалось, ее окаймляет светлая полоска, – но это просто от контраста с просачивающимся теплом термосферы. Бурегон всегда интересовался ксенофизикой. Крылья у него свернулись в трубочку от изумления – он сообразил, что брюхо чужака могло накалиться от трения при входе в атмосферу, а холод верхней части объяснялся похищающим дыхание морозом высокого неба.