– Еще как верят, – кивнул Джек. – И живут веками, осознавая ценность каждого сказанного слова. Не то что мы, балаболы, уже, небось, на три смертушки наговорили с тех пор, как причалили к берегу.

Смуглолицые воины племени смотрели на торговцев с далеких островов с плохо скрываемым раздражением, а юные туземцы и вовсе зыркали с ненавистью. Пожалуй, именно так смотрели бы страдающие от жажды на негодяев, льющих на песок чистую и прохладную воду из фляжки.

– Ты как будто восхищаешься этими мерзавцами, – насмешливо вскинул брови Томми. – Неужели и сам уверовал?

– Я верю только в золото, ром и гонорею, – засмеялся Джек. – Но дикари живут долго, очень долго, может быть из чистого упрямства, но факт есть факт. Шаману больше двухсот лет, из них последние сорок он молчит.

– Охренеть!

– Ты удивишься, но это слово чаще остальных венчает жизни людей, особенно когда они суют свой нос туда, куда их не просят. А у дикарей все наоборот, они дорожат словами и напоследок сберегают самые важные. Мне об этом рассказывал один профессор из Лондона. Он долго пробыл на этом острове, изучал культуру и религию племени.

– Джек, а не мог этот чертов англичанин обмануть тебя? – вкрадчивый голос Томми звучал раскатами грома в могильной тишине.

– Мог, конечно. Но я своими глазами видел, как в запрошлом году шамана укусила гадюка. И знаешь что? Он даже не почесался.

– Да ладно! Он выжил после укуса гадюки?

– Сам убедись, – Джек снова ткнул пальцем в почтенного туземца. – К тому же профессор не соврал насчет золота, которого у дикарей в избытке. Торговля с ними приносит выгоду, поскольку молчуны не торгуются и не клянут меня за драконовские цены. Так что давай-ка разгрузим лодку. Увидишь, еще до заката все наши товары раскупят и растащат по хижинам.

– Ты прав, Джек! Слова подождут, а дело прежде всего, – Томми засучил рукава и зашагал к лодке. – Но сорок лет молчать… Ты подумай…

Они час за часом распаковывали тюки, продавали чайники, сковородки, котелки, серпы и ножи – точнее, выменивали все это на золотые самородки. Дикари не умели обрабатывать железо, бронзу или медь, поскольку ничего подобного на острове не водилось. Золото здесь воспринимали как плевки злых духов и старались побыстрее избавиться от них, а потому очень радовались, что заезжие торговцы соглашались увозить эти бесформенные комочки на свои далекие острова.

– Нет, я все равно не понимаю, – Томми устало тащил мешок с золотом к лодке. – Как можно молчать так долго? Я и часа не выдержу. А эти – целую жизнь!

– А зачем им слова? – Джек забросил на плечи сразу два мешка, а потому шел медленно, отдуваясь и поминутно останавливаясь. – Они работают в полях от рассвета до заката, или охотятся, или ловят рыбу, или готовят еду, а по вечерам сидят в своих хижинах и клюют носом от усталости. Куда еще им идти? На этом острове нет даже приличного паба.

Джек сбросил мешки на песок и уселся рядом, передохнуть. Томми тоже остановился и смотрел на компаньона сверху вниз.

– Как раз-таки в пабе можно обойтись и без слов, – сказал он. – Обычно там такой галдеж стоит, что сам себя не слышишь. Зато и так понимают… Стукнешь пустой кружкой по столу – бармен еще пива принесет. Поднимешь полную кружку – все вокруг знают, что ты им здоровья желаешь. А если начнется мордобой – тут уж словами не отбрешешься, только кулаки спасут. В пабе уж я не растерялся бы. Вот с девчонками…

– А что с девчонками? – прищурился Джек. – Не получается?

– Не получается, – признался Томми. – Ну, то есть… Без разговоров не получается. Им же надо постоянно что-то объяснять. Каждая подружка норовит по сто раз на дню допытаться: «Ты меня любишь? Ну, скажи… Что ты чувствуешь?!» Как тут не ответить? Один раз смолчишь, она развернется и уйдет.