Несли гроб четверо соседей, а следом шла Розина. Краешком черной вуали прикрывала она спящего ребенка. Рядом шагала соседка, та самая плакса, с корзинкой лепестков. Розина брала пригоршню и бросала в воздух вместе с монетками, которые тут же подбирали дети, шмыгавшие возле самого гроба, рискуя угодить в оросительный канал или под ноги скорбящим, певшим славу Пророку.

Похоронили Деви Аю в дальнем углу кладбища, рядом с другими несчастными, – на том порешили кьяи Джахро с могильщиком. Здесь были похоронены злодей-разбойник, живший еще в колониальную эпоху, да маньяк-убийца, да несколько коммунистов, а теперь еще и проститутка. Люди верили, что эти пропащие души на том свете обречены на вечную муку, вот пусть и лежат подальше от благочестивых сограждан, чтобы те покоились с миром, разлагались с миром, кормили себе с миром червей и спокойно вкушали ласки райских дев.

Едва завершился пышный обряд, люди забыли о Деви Аю. С того дня никто ни разу не навещал ее могилу, даже Розина с Красотой. Надгробный камень точили океанские ветра, заметали сухие листья плюмерий, скрывала буйная слоновая трава. У одной лишь Розины был веский повод не ухаживать за могилой. “Потому что убирают только могилы мертвых”, – растолковывала она девочке-уродцу (на языке жестов, которого та не понимала).

Как видно, Розина могла предвидеть будущее, скромный этот дар она унаследовала от мудрых предков. В город она приехала пять лет назад, с отцом, стариком-рудокопом, страдавшим от жестокого ревматизма, а было ей тогда всего четырнадцать. Зашли они в комнату Деви Аю в заведении мамаши Калонг. Вначале Деви Аю будто не замечала ни девочки, ни ее отца – нос крючком, как клюв у попугая, копна седых волос, морщинистая кожа отливает медью, походка осторожная – кажется, тронь его, и рассыплется. Но вскоре Деви Аю его узнала:

– А ты ненасытный, старик! Ты же у меня был всего две ночи назад!

Старик улыбнулся стыдливо, точно подросток при виде возлюбленной, и кивнул.

– Хочу умереть в твоих объятиях, – признался он. – Заплатить мне нечем, забирай вот эту немую девочку, мою дочь.

Розина стояла рядом и улыбалась приветливо. Худенькая, вышитое платье мешком висит, ноги босые, волнистые волосы стянуты резинкой. Кожа гладкая, как почти у всех горянок, личико простенькое, взгляд умный, нос чуть приплюснутый, а губы легко складываются в обаятельную улыбку.

Деви Аю вопросительно глянула на старика: на что ей девчонка?

– У меня у самой три дочери, куда мне еще и эту?

– Читать-писать она умеет, хоть и не говорит, – сказал отец девочки.

– Все мои дети и читать-писать умеют, и говорить, – усмехнулась лукаво Деви Аю. Да только старик любой ценой решил умереть в ее объятиях, а взамен отдать немую девочку. Пусть Деви Аю что хочет, то с ней и делает.

– Можешь ею торговать, а заработок пусть отдает тебе всю жизнь, – продолжал старик. – А коли никто на нее не позарится, разруби ее на куски, а мясо продай на рынке.

– Вряд ли найдутся охотники есть ее мясо, – ответила Деви Аю.

Старику было невтерпеж – ну точь-в-точь малыш, готовый штанишки намочить. Нет, Деви Аю не жалко было подарить ему пару дивных часов на своем ложе, да только очень уж странной казалась ей сделка, и она поглядывала то на старика, то на немую, и девочка наконец указала на карандаш и бумагу и написала: “Быстрей, у него каждая минута на счету”.

И Деви Аю легла с ним, не потому что согласилась на сделку, а из-за слов девочки. Пока они возились на кровати, немая девочка ждала на стуле под дверью спальни, сжимая узелок с одеждой, что несколько минут назад держал в руках ее отец. Времени Деви Аю потеряла немного и, как сама же призналась, почти ничего и не почувствовала, лишь легкий зуд внутри. “Будто стрекоза пупок щекочет”, – описывала она. Старик налетел на нее с яростью, без лишних слов, как батальон голландцев, чья задача – разрушать; двигался он свободно, начисто забыв про ревматизм. Его поспешность быстро принесла плоды: он коротко застонал, по телу пробежала судорога. Деви Аю решила, что он испускает семя, – но нет, вместе с семенем старик испустил заодно и дух. Так он и умер, распластавшись на ней, с влажным, набухшим жезлом.