– Это вряд ли поможет.

Ирен повернулась и обратила на меня тот же безжизненный взгляд, которым ранее одарила зеркало. Я будто смотрела в глаза живому мертвецу.

– У меня есть и другие умения, – сказала она, – которые я приобрела за время путешествий, и они могут принести большую пользу. Ты готова?

Если уж на то пошло, я собралась еще раньше ее.

Не знаю, случайно или намеренно, но со времени ужасающих событий, случившихся в пещере рядом с Сеной и окруженных досадной стеной молчания всех свидетелей, у моей – если можно так выразиться – наставницы произошли странные перемены в манере одеваться и в поведении в целом.

В глубине шкафа оперная дива, привыкшая красоваться словно пава, отыскала простые невзрачные наряды, напоминающие расцветкой оперение воробья. В своем сегодняшнем платье в крупную шотландскую клетку светло-коричневого и угольного цветов с однотонным серым жакетом и такими же лацканами она могла бы сойти за квакера.

Казалось, она пытается свыкнуться с отсутствием Нелл, примеряя на себя ее цветовую гамму. С другой стороны, примадонна, прирожденный хамелеон, запросто могла нарядиться в скромную одежду, чтобы не смущать запуганную иностранку провинциальных кровей. Никогда наверняка не скажешь, обусловлены ли поступки Ирен конкретной целью или исключительной уверенностью в себе. Несомненно, поэтому она и была столь успешным агентом частного сыска.

– Я готова и жажду отправиться в путь, – произнесла я, вонзая сопротивляющиеся булавки в свою шляпку. – Должна ли я что-либо знать, до того как мы прибудем?

– Я вижу, журналистов больше привлекают гипотезы, чем сухие факты.

– Сначала идет гипотеза. Факт ее подтверждает. Чтобы узнать факты, я должна посмотреть на все своими глазами, – подчеркнула я.

– У тебя будет такая возможность. В Сен-Сюльпис[23].

Я была совершенно довольна тем временем, которое провела в сумасшедшем доме: в результате получилась не только превосходнейшая газетная статья, но еще и моя первая книга – «Десять дней в сумасшедшем доме» под авторством Нелли Блай.

Госпитали, по моему мнению, были немногим лучше психушек.

Может быть, дело в рядах железных коек и грубой хлопчатобумажной ткани, из-за которой постельное белье походит на саван.

Холодный бетонный пол; суровые стены без всяких прикрас; везде разит карболовой кислотой; окна наглухо заперты, будто удерживая внутри боль и страдание.

Парижский госпиталь был полностью лишен волшебного французского духа, который помог бы скрасить тяготы болезни. Палата, где лежала нужная нам пациентка, была крайне скудно освещена и выглядела промозглым подземельем, где обитали тощие жалобщицы и расплывшиеся плакальщицы.

Сестру-хозяйку в полосатом переднике, которая провела нас к кровати девушки, совершенно не интересовало, кто мы и зачем пришли. Радостная новость для нас, но достаточно пугающая для пациентов.

Должна признать, что, хоть я и повидала в жизни пакостей, у меня мороз прошел по коже, когда мы приблизились к жалкой койке, на которой лежало еще более жалкое тело, чей профиль едва выступал над постельным бельем.

В тусклом свете я старалась отвести взгляд от ее груди, но не могла. Грудная клетка казалась равномерно плоской. Но ей отрезали только одну грудь, разве нет? Неужели поверхностные знания Ирен в польском могут включать специфическое слово «грудь», которым не пользуются в обществе, если только речь не идет о курице или утке, хотя некоторые и тогда расценивают упоминание грудки как грубость?

Наша проводница оставила лампу на голом столике, и на обшарпанные холодные стены упали наши великанские, искаженные тени. Ирен устремилась к постели девушки и взяла ее безжизненную руку в свои ладони, словно желая согреть холодную плоть.