Тьфу ты, бл*яха, дались мне эти ботинки… Можно подумать, у меня кроме ботинок докопаться не до чего. Если до трусов разденут, то что? Врать им, что мне мама на трусах имя вышивала, чтобы в школе чужое белье не натянул в раздевалке? Что на самом деле меня Кельвин Кляйн зовут, или что там за лейбл у меня на трусах и майке?

– А звать-то тебя как, дядя? – спросил я, глядя как партизан деловито складывает мятую тряпочку удобной для завязывания глаз полосой. Чуть на заржал над его ответственным лицом, мировую проблему решает мужик, не меньше!

– Для тебя Сергей Гаврилович, – ответил он, старательно сопя. Вредная тряпочка никак не хотела нормально складываться, а еще ему боком приходилось держать винтовку, так что стоял он в позе цапли, решившей одновременно вздремнуть и почесать о дерево задницу. – До моих лет дорастешь, буду Серегой…

– А ты какого года рождения? – спросил я. Партизан нахмурил брови и посмотрел на меня исподлобья. Я радостно оскалил лицо в улыбке доктора Ливси. – Ну эт я чтобы понимать, когда до твоих лет дорасту!

– Одна тысяча девятьсот первый, – с важным видом ответил Серега, у которого наконец получилось превратить платок в нужной ширины полосу. Фиг его знает, чего он так долго с этим возился, мог бы просто мешок какой на башку мне натянуть, делов-то…

– Так это тебе целый сорокет получается? – присвистнул я с уважением. И прикусил язык, чтобы не ляпнуть, что я думал, что все пятьдесят с гаком. – Может мне присесть, дядя Сережа? Тебе тогда вязать будет удобнее…

Платок вонял махоркой и хозяйственным мылом. Но кажется в него не сморкались. Я такие платки помню, у меня бабушка всегда похожим волосы прикрывала. Белый в мелкую точку. А она как раз из этих мест была.

– Все, готово! – заявил Серега. Я его не видел, но отчетливо представил, как он встал, гордо подбоченившись. Орел-мужчина! – Теперь не подсмотрит! Веди в расположение.

– А ты? – спросила Наташа, и я почувствовал, как ее ладонь крепко сжала мои пальцы.

– А я на посту! – ответил Серега, и зашуршали ветки. Ага, шапку маскировочную снова натягивает. – Мне тут еще до ужина куковать! Свининки мне там оставьте только!

Мы двинулись. Глаза мне Серега завязал старательно, но неумело. Я спокойно мог смотреть себе под ноги, видел пятки наташиных кирзачей, траву, выпирающие из едва заметной тропы корни.

– Мы пришли… Саша, – Наташа смущенно споткнулась на моем имени и отпустила мою руку. Я стоял, опустив руки и ждал, когда она снимет с меня повязку. Так-то я и сам мог, руки же не связаны, просто мне хотелось, чтобы Наташа подошла еще ближе и прикоснулась ко мне.

Ее пальцы тронули мои щеки, я прикрыл глаза, чтобы не ослепнуть, когда она снимет повязку. Огляделся.

Я стоял в центре вытоптанной круглой поляны. Справа из-под травяной «челки» виднелся вход в землянку. Рядом с утопленной в землю дощатой дверью, прямо на сосне, доска объявлений. Бл*хя, я даже глазам своим не поверил! Натуральная такая доска объявлений! В правом верхнем углу – гордый профиль Сталина, левую половину фанерного листа занимает желтоватый газетный лист, на правой пришпилено несколько бумажек. И черно-белая фотокарточка бравого парня в тельняшке. А под ней на полоске бумаги выведено четкими чертежными буквами: «Степану Мурзину объявляется торжественная благодарность за проявленные смелость и героизм!»

А еще правее висел треугольный вымпел. Но он был скукожившийся, так что прочитать, что на нем написано, мне не удалось.

Чуть в отдалении стояли, прикрытые лапником, две телеги с прилаженными на них станковыми пулеметами. Тачанки, надо же! Чуть не прослезился от умиления, но тут же выдал себе мысленного леща. Можно ржать сколько угодно, но смертоносность этой штуки была весьма впечатляющей. Но раз тут стоят тачанки, значит и лошади у этого подразделения тоже имеются. И лагерь на самом деле сильно больше, чем кажется на первый взгляд.