Он решительно вскарабкался на подоконник.

Вел-Вираццо – старый город, дома в нем невысокие. С высоты третьего этажа Локк, раскачиваясь над туманной улицей, урывками видел обшарпанные каменные дома с плоскими крышами, зарифленные паруса на черных мачтах в гавани, яркие блики лунного света на темной воде, алые огни на вершинах стеклянных колонн, уходящих к далекому горизонту.

Локк зажмурился и прикусил язык, чтобы не стошнило.

По веревке из простынь и одеял он спускался осторожно, рывками и, хотя соскальзывал вниз понемногу, с передышками, ладони горели. Десять футов вниз… двадцать… Он отдышался, упираясь ступнями в верхнюю перекладину трактирного окна в первом этаже. Ночь была теплой, но Локк зябко ежился в насквозь промокшей рубахе – вот спасибо Жану, удружил, ледяной водой окатил!

Конец простыни свисал футах в шести над мостовой; Локк, соскользнув пониже, разжал руки и приземлился на булыжники. Жан Таннен тут же заботливо укутал приятеля в дешевый серый плащ.

– Сволочь! – завопил Локк. – Змий подколодный! Подлый стервец! Чтоб тебя акула приласкала, дрянь ты этакая!

– Ах, наконец-то господин Ламора явил себя во всей красе, – сказал Жан. – Вы только полюбуйтесь: и замок отомкнул, и из окна вылез… Почти как самый настоящий вор.

– Да я лихие дела проворачивал, когда ты еще у мамки на руках сидел и титьку сосал!

– А я лихие дела проворачивал, пока ты, себя жалеючи, воровское мастерство в вине топил.

– Ты сам знаешь, в Вел-Вираццо лучше меня вора не сыскать – ни во хмелю, ни по трезвяне, ни во сне, ни наяву.

– Все может быть, вот только верится в это с трудом, – сказал Жан. – Знавал я в Каморре такого вора, да он давно куда-то запропастился.

– У, рожа твоя богомерзкая! – Локк, подступив к Жану, саданул его в живот.

Жан непроизвольно отмахнулся, и Локк отлетел на несколько шагов, путаясь в складках плаща и отчаянно стараясь не упасть, пока не ткнулся в случайного прохожего.

– Эй, поосторожнее! – вскричал мужчина средних лет в длинном рыжем сюртуке, по виду – стряпчий или чиновник.

Локк, вцепившись ему в отвороты сюртука, с усилием выпрямился:

– Ах, извините! Простите великодушно! Мы тут с другом заговорились… тысяча извинений… виноват, больше не повторится… нелепая случайность…

– Да уж, случайность! Фу, разит как из бочки! Проклятые каморрцы…

Локк, дождавшись, пока незнакомец не отойдет ярдов на тридцать, торжествующе повернулся к Жану, помахивая черным кожаным кошельком, в котором весело позванивали тяжелые монеты:

– Ну и что ты теперь скажешь?

– Детские забавы, вот что я скажу. Это еще ни о чем не говорит.

– Ах, детские забавы? Да чтоб ты сдох, Жан! Я…

– Ты запаршивел, как шелудивый пес, – сказал Жан. – Сироты с Сумеречного холма и те чище. Ты исхудал, правда, я так и не понял, как тебе, тощему, это удалось. Ты не разминался, раны запустил, из комнаты носа не высовывал и две недели не просыхал. Ты больше на себя не похож и сам в этом виноват.

– Значит, тебе доказательства требуются… – Локк поморщился, сунул черный кошелек в карман и поправил плащ. – Что ж, ступай, разбери свою дурацкую баррикаду и жди меня. Я через пару часов вернусь.

– Погоди, я…

Но Локк, надвинув капюшон на лоб, неспешно двинулся по улице в теплую ночную тьму.

Жан сволок бочонки и лари с лестничной площадки третьего этажа, вручил обрадованному хозяину постоялого двора еще пару монет (из запасов Локка) и занялся уборкой комнаты, распахнув окна, чтобы выветрился стойкий запах винных паров. Чуть погодя он спустился в таверну и вернулся с графином воды.