– Да благославит тебя Перконс пресветлый.

И мгновенно осекся, поняв, что сказанул лишнего. У русичей ведь такой же бог, как и у велнсов этих, только кумирни деревянные и внутри малость иначе все обустроено. Даже жертвы похожи – такие же свечи восковые. Эх, старый, старый! Что ж ты, до седых волос дожил, а с головой так и не подружился. И вроде так славно все начал, а теперь…

Старики опустили глаза, ждали, что теперь им скажет князь, хотя и так было ясно, что ничего хорошего они не услышат.

Константин окинул всех суровым взглядом.

– Стало быть, ты, старик, в старых богов по-прежнему веруешь? – спросил он негромко.

У Нинна сердце так и замерло. Хорошо еще, если его одного сейчас к дубу потащат, а ведь могут и всех прочих, без разбора, тоже вздернуть. Вот горе так уж горе. Однако деваться некуда. Коль пришел твой смертный час, умей встретить его достойно. Это в рождении своем дите не властно. Когда оно на свет появится, в чьей семье, – все в руках пресветлых богов. А смерть иной раз напрямую от самого человека зависит. Не всегда, правда, но бывает. У Нинна именно так и получалось. Теперь главное, седин своих окончательно не опозорить, не смалодушничать.

– Верил, верую и в последний свой час верить буду, – ответил он гордо, и даже голос его, скрипучий и слегка дребезжащий от тяжести прожитых лет, изменился, стал звучным, будто его обладатель разом смахнул с плеч два-три десятка прожитых лет.

Сам же Нинн только об одном сейчас и сожалел: неужто из-за такой малости князь весь уговор, почти состоявшийся, безвозвратно порушит? И, будто сбылись его самые худшие опасения, не стал русич торопиться, а тем же негромким голосом спросил у остальных:

– Кто еще из вас верует в старых богов?

Первым с места поднялся сосед Нинна, Виенцо, за ним встал Имаут, потом – старейшина лэттов Дотэ. А еще через минуту уже все приглашенные стояли в ожидании приговора.

– Вот уж не подумал бы, – озадаченно произнес Константин.

Было ему, конечно, немного жаль, что среди стариков не нашлось ни одного, уверовавшего во Христа. Впрочем, иного и ожидать нельзя. Если б его самого загнали палкой в новую веру, так он бы тоже принципиально продолжал хранить верность старым богам. А с другой стороны взять – какая, собственно говоря, разница?

– Да вы чего повставали-то? – добродушно заметил он. – Я же сказал: в моих землях каждый верует так, как он того возжелает. Когда я их, – выделил он последнее слово, – изгоню прочь, то дозволю всем вам молиться любым богам. – И, заметив некоторое недоверие во взглядах, устремленных на него, вынул из ножен меч и торжественно произнес: – Ныне вам роту на мече[42] даю и от слов своих не отступлюсь.

– А мы им, едва вернемся по домам, за твою победу жертву принесем, – ответил Нинн. – Пусть Перконс светлоликий на твоих, нет, на наших ворогов огненных стрел нашлет в изобилии.

На том и закончился их разговор в тот день. Взятые на себя обязательства обе стороны честно выполнили. Когда ливы и лэтты штурмовали те же валы, до иного из них русичи даже не успевали дотронуться копьем – тот сам послушно летел обратно в ров.

То же самое происходило и на стенах. Воины князя целили местным больше в руки да в ноги. Причем норовили угодить так, чтоб стрела проходила вскользь, по мякоти. Не всегда, правда, это удавалось, но тут уж как кому на роду написано. Во всяком случае после семи дней осады в войске ливов насчитывалось только четыре десятка погибших.

И вот что еще интересно. Наверное, просто так совпало, что за какую-то неделю в этих местах пронеслись сразу две грозы. Причем каждая гремела не впустую. В первый раз молнии уложили наповал шестерых, во второй – распрощались с жизнью еще четверо. И все они были рыцарями.