– Место силы, что питает Славянскую Тройку, где-то неподалеку. Быть может, это захоронение Вольги. Или его личное место силы когда-то. Мои люди еще не выяснили этого, – отвечал спокойно Великий Артефактор. – Как бы то ни было, все три артефакта находятся в пределах определенного радиуса не более двухсот километров.

Они разговаривали еще почти час. И когда убеленный сединами пожилой мужчина покидал номер, Тимофей самолично провожал его до двери, за которой стояла охрана.

– Я сделаю все, что будет в моих силах, Великий Артефактор, – с уверенностью в голосе произнес Реутов на прощание.

***

Встретиться один на один с Карлом мне удалось только спустя несколько дней, во вторник. Случай с рубашкой все никак не вылетал у меня из головы, и перед иностранным гостем до сих пор было неловко. Да и, честно говоря, меня к нему ужасно манило. Когда я пару раз видела его издалека, сердце мое уже вполне так традиционно начинало биться быстрее, а меня саму начинали одолевать разные то ли сомнения, то ли фантазии: а не он ли спас меня тогда, в школе, во время взрыва газа?

Если верить логике, то это не мог быть Карл. Скорее всего, виною всему были мои ассоциации и собственные тайные желания – я хотела увидеть в немце тот самый образ героя-спасителя, в который влюбилась. Мозгу надоело, что его хозяйка испытывать чувства непонятно к кому – то ли к мечте, то ли к иллюзии, то ли к фантазии. И потому, узрев Карла, внешне похожего на мужчину, спасшего меня, мозг радостно попытался перенастроить мои чувства на него.

Кажется, у мозга это хорошо получалось, и он ликовал. А вот сердцу подобный поворот дел не очень-то и нравился.

Узнав у Арины расписание Карла, я все-таки нашла время и подкараулила его после семинара с второкурсниками. Из аудитории он выходил в компании восторженных студенток, которые, видимо, разглядели в статном высоком черноволосом мужчине своего идеального преподавателя. Они восторженно смотрели на него, щебетали что-то, смеялись, а он был словно само спокойствие – этакая скала, которая разрешала звенящим ручейкам бежать рядом со своим подножьем.

– Завидую, у нас английский, а не немецкий, – проговорила стоящая рядом со мной красноволосая девчонка-третьекурсница, которая вместе с подружкой наблюдала за герром Ротенбергером.

– Да уж, – согласно протянула та. – Крутой препод. Интересно, ему студентки нравятся? Может быть, у кого-то шанс будет.

– Говорят, у него что-то с новой аспиранткой на кафедре литературы, – вздохнула первая красноволосая.

– Она та еще ведьма, – поморщилась ее подружка. – Но ничего так с виду. Может, она его и окрутила.

Я хмыкнула. Какие интересные слухи пошли по университету.

Дождавшись, когда студентки таки отлипнут от Карла, я решительно двинулась за ним и нагнала неподалеку от кафедры.

– Здравствуйте, – сказала я, скрывая легкое волнение.

Немец остановился, с удивлением глядя на меня. К моей досаде он, кажется, не мог меня вспомнить.

– Добрый день. Вы – мой студент? – уточнил он.

В рубашке с короткими рукавами, обычных джинсах, с темными волосами, стянутыми в аккуратный низкий хвост, – он казался этаким образцовым европейским преподавателем, которые славились своей демократичностью в общении с простыми студентами. Так девчонки, которые учились по обмену, рассказывали, что со своими преподами, особенно молодыми, они отлично общались и даже ходили вместе в бары и на разные мероприятия, потому что в этом никто не видел ничего зазорного.

– Нет, – решительно мотнула я головой. – Я не ваш студент. Я аспирант с кафедры литературоведения, – уже на его родном языке добавила я.