– Да?

– И я подумал: надо спросить какого-нють журналюгу, они сюда иногда заглядывают, понимашь? Об том, чё такой мужик, как ты, такой почтенный, делает тут в таком окружении. Они ж все обо всех знают, понимашь? А чё не знают – то узнают. Например, как это парень, которого мы все еще в войну похоронили, вдруг оказывается живой. Они ж пронырливые, как черти. Вот.

Он сделал безрезультатную попытку щелкнуть пальцами.

– И про тебе тогда напишут в газетах, понимашь?

Старик вздохнул:

– Я могу тебе чем-нибудь помочь?

– А чё, похоже на то? – Пьяница развел руками и обнажил в улыбке редкие зубы.

– Я думаю, да, – сказал старик и осмотрел себя. – Пройдемся. Не люблю свидетелей.

– Ась?

– Не люблю свидетелей.

– А-а. А куда ж нам?

Старик положил руку ему на плечо:

– Пойдем.

– Show me the way[24], дружище, – хрипло пропел пьяница и засмеялся.

Они зашли под арку возле пиццерии «У Герберта», где, невидимые с улицы, стояли в ряд серые пластиковые мусорные баки.

– Надеюсь, ты еще никому не успел сказать, что видел меня?

– Да ты чё? Я воще сперва подумал, что мне мерещится. Привидение средь бела дня. «У Герберта»!

Он громко расхохотался, но смех скоро перешел в мокрый, клокочущий кашель. Он нагнулся и стоял, опершись о стену, пока кашель не прошел. Потом выпрямился и вытер слизь в уголках рта.

– А кому рассказать – мигом упекут куда полагается…

– Сколько тебе нужно, чтобы ты молчал и дальше?

– Нужно, нужно. Я видел, как тот стервец взял тысячную бумажку из газеты, которую ты принес…

– Да?

– Но сколько-то у тебя осталось?

– Ну так сколько?

– А сколько у тебя есть?

Старик вздохнул, еще раз оглянулся, чтобы убедиться, что нет свидетелей. Потом расстегнул пальто и сунул руку за пазуху.

Сверре Ульсен длинными шагами перешел Юнгсторгет и перепрыгнул через зеленый пластиковый мешок. Всего двадцать минут назад он сидел у «Герберта», бледный и в дырявых сапогах, а теперь шагал в новых, блестящих армейских «Комбат бутс», купленных в магазине «Совершенно секретно» на Хенрик-Ибсенс-гате, плюс с конвертом, в котором лежали еще восемь новеньких, хрустящих тысячных купюр. И еще десять он получит потом. Вот ведь как могут измениться дела. Этой осенью он уже приготовился к тому, что его отправят в тюрьму на три года, и вдруг его адвокат заявляет, что та толстая тетка из суда принесла присягу неправильно!

Сверре сделалось так хорошо, что он уже собрался пригласить за свой столик Халле, Грегерсена и Квинсета, заказать им пива – просто чтоб посмотреть на их реакцию. Да, черт побери!

Он пересек Плёенс-гате впереди пакистанки с детской коляской и улыбнулся ей. Ну не дьявол! Он уже подходил к двери «Герберта», как вдруг подумал, что пакет со старой обувью надо бы выбросить. Он зашел под арку, поднял крышку одного из огромных мусорных баков и положил пакет поверх прочего мусора. Он уже шел обратно, но тут увидел, что между двумя ящиками торчит пара ног. Он огляделся. На улице никого. Кто бы это мог быть: наркоман, пьяница? Он подошел ближе. Там, откуда торчали ноги, баки были придвинуты друг к другу вплотную. Он почувствовал, что сердце забилось быстрее. Некоторые наркоманы становятся буйными, если их потревожить. Сверре встал на достаточном расстоянии и пнул один из баков, так что он отъехал в сторону.

– Черт!

Забавно, но Сверре Ульсен, который сам чуть не убил человека, никогда раньше не видел мертвецов. А еще забавней, что от этого зрелища он сам чуть не упал. Человек, который сидел опершись спиной на стену, устремив глаза в разные стороны, был мертвым, как сама смерть. И причина смерти была ясна. На горле улыбалась красная пасть – ему перерезали глотку. Хотя сейчас кровь только слабо сочилась, было ясно, что вначале она, наверное, хлестала ручьем, потому что весь его красный свитер промок и слипся от крови. Вонь мусора и мочи стала нестерпимой, и Сверре почувствовал в горле вкус желчи прежде, чем наружу пошли оба стакана пива и пицца. Потом он стоял, опершись на мусорный бак: его все рвало и рвало на асфальт. Носки сапог стали желтыми от блевоты, но он не обращал на это внимания. Он смотрел только на маленький красный ручеек, который, поблескивая в тусклом свете, сбегал вниз, ища самую низкую точку на поверхности мостовой.