Покончив с работой, Мириам забивает кухонные шкафы едой, затаскивает газовые баллоны в кладовку и раскладывает по всему дому фонарики, предварительно вставив туда батарейки. Пятигаллонные бутыли не влезают в раковину, и приходится наполнять их водой при помощи шланга от стиральной машины.

Мириам ужинает вчерашней курицей с соусом песто, но вкуса еды совершенно не чувствует. Вообще ничего не замечает. Даже удивляется, когда вилка вдруг начинает скрести по пустой тарелке: когда же она успела все съесть?

В ванну Мириам складывает несколько одеял и подушку, а рядом – десятидюймовый серебряный кинжал с рифленой рукояткой, два «глока», шесть обойм с серебряными пулями, дробовик, длинную красную ленту с серебряными патронами и фотографию дочери. Этот снимок всегда стоит возле ее кровати. Мириам проводит пальцем по лицу на фото, гасит свет, забирается в ванну и лежит, уставившись в темноту.

Чейз никак не может привыкнуть. После победы на выборах прошло уже полгода, а он до сих пор, услышав «губернатор Уильямс», каждый раз едва сдерживается, чтобы не обернуться: не стоит ли сзади какой-нибудь выпускник Йеля благородных кровей; может, это к нему обращаются, а совсем не к Чейзу? Ему нравится считать себя простым деревенским парнем. Именно поэтому его и избрали. «Человек из народа» – так его называют сторонники.

Он еще носит ковбойские сапоги и джинсы «Вранглер», но теперь все чаще вместе с ними надевает пиджак от Кельвина Кляйна. Он еще не избавился от простонародного выговора, но теперь в основном выступает на пресс-конференциях или публичных мероприятиях. Чейз уже сто лет не чистил стойла, не прокладывал трубопровод, не чинил изгородь и ни во что не стрелял, разве только в бумажную мишень. От Сейлема очень далеко до того ранчо в восточном Орегоне, где он вырос. До тех трехсот акров люцерны, до стада в шесть тысяч голов.

Ох, как далеко! Сейчас Чейз сидит на полу, скрестив ноги. Перед ним на соломенном мате лежит прехорошенькая японочка, чье обнаженное тело покрывают чайные листочки с разнообразными суши. Он ест с нее, как с тарелки, громко стуча палочками. Девушка едва дышит и не двигается, даже когда Уильямс, проведя по ее ключице, подцепляет лежащие в ямочке у основания шеи гункан-суши – обернутую водорослями икру морского ежа – и жадно их заглатывает.

Ресторан называется «Чайный домик Кадзуми» и располагается на юго-востоке Сейлема, возле Ланкастер-драйв. Это всего в двадцати минутах езды от здания правительства. Чейз частенько здесь обедает и ужинает. Зал мягко освещают свечи и бумажные фонарики, на стенах через равные промежутки висят свитки с японскими иероглифами, а между ними стоят горшки с бамбуком. В центре темнеет прямоугольный пруд с лилиями, вокруг расселись мужчины. Перед каждым вместо подноса – женщина. Гости берут палочками суши, медленно обнажая красавиц.

– Губернатор Уильямс?

– Да?

Позади согнулась в поклоне официантка в черном кимоно, расшитом по краю розовыми цветами. В руках у нее поднос с керамической бутылью и пивным бокалом. Официантка наливает саке в бокал с пивом и протягивает его Чейзу. Тот делает большой глоток и причмокивает.

– Замечательно. Просто замечательно. Спасибо.

На ярко освещенной круглой сцене опускается на колени пожилая седая японка в синем кимоно. Перед ней – кото, вырезанное в форме изогнувшегося дракона. Она ударяет по тринадцати струнам, натянутым на колки из слоновой кости, и комнату заполняет дрожащий звук.

Старуха смотрит на Чейза, и на мгновение их взгляды скрещиваются. По черным щелочкам ее глаз ничего не понять: кажется, что они поглощают свет. Уильямсу мерещится в них немое осуждение, неодобрение, точно как у одной из его бывших жен или у Августа, главы предвыборного штаба. Август настоятельно просит его не ходить в «Чайный домик Кадзуми».