Прогулка обещала быть приятной, но Эрве слишком сосредоточился на своем плане, чтобы радоваться ей. При каждом нажиме на педаль он намечал себе тон и содержание разговора, но тут же менял их, прикидывая, как воспримет все это Николь. Же-Эл, конечно, расспросил ее обо всем еще вчера, а значит, она будет готова к беседе. Хотя наверняка тяжело переживает случившееся или вообще в шоке. Так что же он ей скажет? Эрве знал Николь недостаточно хорошо и до сих пор, беседуя с ней, заикался от волнения…

Площадь Инвалидов. Эрве свернул направо и попал в один из красивых кварталов Седьмого округа, которые издали выглядели зелеными и серыми взгорьями.

Его планы предстоящего разговора сменяли друг друга, как булыжники под колесами велосипеда. Самое лучшее – выразить Николь свои соболезнования. А вот нужно ли ей сообщать, что это именно он обнаружил труп? Впрочем, другого выхода нет: иначе как он ей объяснит то, что оказался там и вообще знает о случившемся?

Но тогда она захочет узнать подробности…

Он оставил велосипед на стоянке у метро «Дюрок». Бульвар Инвалидов – пустынный, просторный, с чередой куполов и глухих стен – подавлял юношу своим торжественным величием. Сам не зная почему, он представил себе, что в этом квартале расположены кладбища. Огромные кладбища, заполненные могилами воинов, павших за родину. И тут, как нарочно, зазвонили колокола церкви Сен-Франсуа-Ксавье. Было девять утра – значит у него есть только полтора часа, чтобы провести этот мучительный разговор.

Главное, не терять времени даром. Однажды Эрве провожал знакомую девушку пешком до дому и решился поцеловать ее. Юноша так волновался, что у него подкосились ноги, и его дульсинее пришлось поднимать своего кавалера.

Он толкнул дверь парадного, твердя себе: «Держись, Эрве, держись!»

Ему открыла сама Николь.

Хорошо это или плохо? Он не знал. По крайней мере, он хотя бы не успел испугаться.

– Это ты? – удивленно спросила она слегка охрипшим от сна голосом. – Зачем пожаловал?

Эрве показалось, что он видит ее впервые. Во всяком случае, так близко. Сейчас она была… как бы это выразиться… слишком реальной. Может, из-за цвета волос, сбегавших на плечи двумя огненными волнами. Или из-за веснушек, выглядевших еще ярче на фоне ее белой кожи, матовой и гладкой, как бумага.

Ничего себе прием…

– Что тебе нужно? – спросила она.

В ее голосе звучало раздражение. Легко понять: что ему нужно, этому верзиле с соломенной шевелюрой и в вельветовой куртке? Явился в воскресенье в девять утра и стоит на пороге, как воды в рот набрав.

Наконец Эрве решился и выдавил:

– Я по поводу Сюзанны… Я… в курсе…

Николь отшатнулась, выдохнув почти неслышно: «Ох…» Только тут Эрве заметил, что у нее покраснели глаза, как после долгого купания в море.

– Входи.

Николь круто повернулась – она была босиком – и куда-то повела его через гостиную, огромную, как бульвар. Сквозь смятение – его мысли, шаги, удары сердца путались, смешивались, перебивали друг друга – он вдруг заметил весьма скандальную подробность: Николь была в индийской рубахе, которая едва прикрывала ее ягодицы.

Через тонкую ткань просвечивали белые трусики. У Эрве перехватило дыхание.

– Кофе хочешь?

Теперь они стояли в кухне, просторной, как его столовая. Эрве не глядя нашарил спинку стула, почувствовал под пальцами искусственную кожу и рухнул на сиденье.

– Так будешь кофе или нет?

– Да… спасибо…

Слава богу, здешняя кухня была похожа на его собственную: керамическая посуда, искусственная кожа сидений, стенная плитка. Как будто в 1968 году существовала одна-единственная модель кухни. Впрочем, у некоторых и кухни-то не было…