– Вот здесь класс мисс Перси. – Секретарша остановилась возле двери и открыла ее передо мной.

Я смотрел, как Цветочница скачет по комнате, полной детей. Ее яркие золотистые волосы с прядями медового цвета были заплетены в голландскую косу. Персефона надела белое платье длиной до щиколотки и туфли без каблука, которым на вид было уже лет десять.

Она влачила нищенское существование, была по уши в дерьме, но все равно каждый день с радостью ходила на работу.

Невероятно.

Она держала за руки двух застенчивых четырехлеток, пока все танцевали в кругу. Каждые несколько секунд музыка останавливалась, и дети замирали на месте со смешными выражениями лиц, пытаясь не рассмеяться.

Я прислонился к дверному косяку, сунув руки в передние карманы, и стал наблюдать. Ей потребовалось три минуты, чтобы заметить меня. Еще две, чтобы поднять челюсть с пола, выпрямить спину и залиться румянцем.

Мы встретились взглядом через всю комнату, и у меня в груди вновь возник этот мучительный гул.

Надо бы сердце проверить. Если умрешь от сердечного приступа в сорок лет, винить тебе будет некого.

Она вздрогнула и посмотрела на меня так, будто я отвесил ей пощечину.

– Мистер Фитцпатрик.

– Мисс Пенроуз.

– Вейтч, – поправила она, лишь бы меня позлить.

– Ненадолго, – сухо заметил я. – Можно на пару слов?

– Да я много слов знаю. Сейчас мое самое любимое: «уходи».

– Ты захочешь меня выслушать. – Я хрустнул костяшками пальцев. – А теперь попрощайся со своими маленькими друзьями.

Персефона перевела взгляд с детей на меня и обратно, а потом отвернулась, что-то тихо сказала стоящей рядом учительнице и поспешила ко мне, опустив голову.

– Что ты здесь делаешь? – громко прошептала она, закрыв за собой дверь.

Я задаю себе тот же вопрос с тех пор, как сбежал от Кита и его усыпляющей речи.

Какого черта я сюда пришел?

Из-за Хантера?

Эшлинг?

Из-за какой-то там угрозы, что Персефону может прихлопнуть мафия?

Причины размылись, но казались вескими, пока я сидел в конференц-зале и размышлял о будущем с женщиной, которую не знал и которая меня не интересовала. О женщине, которая хотела домик в Аспене, как будто на дворе клятые девяностые.

– Когда ты заканчиваешь? – спросил я.

– Не раньше, чем через четыре часа.

– Возьми отгул на оставшуюся часть дня.

– С ума сошел? Я едва могу позволить себе перерывы на обед. – Она вытаращила глаза. – И беру их только потому, что обязана делать это по закону. Я попросила директора разрешить мне оставаться после занятий, чтобы помочь с уборкой и подзаработать. Я не могу уйти с работы.

Эта женщина была упряма, как ослица.

И я собирался на ней жениться.

«Выбери в жены послушную женщину», – говорил athair.

Еще не поздно развернуться и уйти, но мысль о том, что смерть этой тупицы окажется на моей совести, вызвала у меня подозрение, что совесть у меня все-таки есть. И эта мысль отозвалась во мне дрожью.

Нет. Не совесть. Ты просто не хочешь, чтобы поднялся большой переполох.

– Возьми отгул на остаток дня, или вообще останешься без работы, – процедил я, собравшись развернуться и уйти, пока не схлопотал пищевое отравление от одного только здешнего запаха. Потом замер и впервые внимательно ее рассмотрел. – Что случилось с твоим лицом?

У нее опухла нижняя губа, на щеке красовался синяк, а под толстым слоем макияжа виднелся фингал под левым глазом.

Персефона отвела взгляд, пряча от меня лицо.

– Ничего. В любом случае тебя это не касается.