Я безмятежно улыбнулся, обращаясь к сидящим за столом.

– Нам же больше достанется.

Оставшуюся часть выходных я провел в Монако.

Я, как и мой привлекательный тупоголовый братец, тоже любил нетипичный секс.

Но, в отличие от моего привлекательного тупоголового братца, я знал, что не стоит заниматься им с первыми встречными женщинами.

Дважды в месяц я ездил в Европу, проводил время с тщательно отобранными, неболтливыми женщинами, которые соглашались с моими незыблемыми условиями. Для того чтобы спать с женщиной, требовалось больше бумажной волокиты, чем для покупки космического корабля. Я всегда был осторожен, и в мои планы не входили разбирательства с секс-скандалом в довершение к балагану, в который превратился мой имидж в глазах общественности.

Я платил им по весьма аппетитному тарифу, оставлял щедрые чаевые, всегда был опрятен, любезен и вежлив и вносил свой вклад в европейскую экономику. Эти эскортницы не были невезучими матерями-одиночками или бедными девчонками из распавшихся семей. Они были студентками престижных университетов, начинающими актрисами и стареющими моделями из семей среднего и высшего класса.

Они путешествовали первым классом, жили в роскошных квартирах и были требовательны к своей клиентуре, состоящей из мультимиллионеров.

Я не пользовался частным самолетом моей семьи для полетов в Европу с тех пор, как был назначен генеральным директором. Оставлять углеродный след размером с Кувейт только ради того, чтобы потрахаться, было уж слишком безнравственно, даже для моей совести.

Ладно. Совести у меня нет.

Но если об этом когда-нибудь станет известно прессе, то моей карьере придет конец, что, собственно, и приключилось с мозговыми клетками Хантера.

Вот почему я терпел первый класс на коммерческом рейсе, молча выдерживая присутствие других людей на обратном пути из Монако в Бостон.

Я мало что ненавидел сильнее, чем людей. Но пребывание в ловушке с большим их количеством на борту и рециркулированный воздух были в числе таких вещей.

Устроившись в кресле, я листал контракт с новым подрядчиком по установке буровой вышки в Арктике, прогоняя прочь все мысли о близящемся отцовстве Хантера и сестре Пенроуз, которая ворвалась ко мне в кабинет на прошлой неделе, умоляя одолжить ей денег.

Я сказал, что не узнал ее, и это вывело Пенроуз из себя, а меня привело в состояние постоянного возбуждения.

Но я помнил Персефону.

Прекрасно и отчетливо.

Внешне Персефона Пенроуз соответствовала всем моим предпочтениям: волосы цвета золота, темно-синие глаза, розовые губки и миниатюрная фигура, облаченная в романтичные платья. Покладистая, безоружная воспитательница, приручить которую легче, чем котенка.

Благоразумная, идеалистичная и кроткая до мозга костей.

Она ходила в платьях ручной работы, с помадой цвета арбуза и душой наизнанку, а еще с наивным выражением лица героини Джейн Остин, которая думала, что «хрен» – это только лишь растение.

Персефона не ошиблась в своем предположении, что ей стоило обратиться ко мне. Будь на ее месте любой другой мой знакомый, я бы дал деньги просто ради того, чтобы посмотреть, как он потеет, возвращая мне долг.

Вот только в ее случае, я не хотел, чтобы моя жизнь была как-то с ней связана.

Не хотел видеть ее, слышать ее и терпеть ее присутствие.

Не хотел, чтобы она была у меня в долгу.

В прошлом она была безумно в меня влюблена. Однако чувства меня не интересовали, если только я не находил способ ими воспользоваться.

– Ай. – За спинкой моего кресла пискнула мягкая игрушка. – Прекрати! Клянусь б-богу, Три, я-я…