Находясь в столице Франции, супруги Дивовы, по слухам, взяли на откуп у полиции игорный дом, который стал приносить им огромные прибыли. Набив сундуки золотом и серебром, Дивовы вернулись в Петербург. Они привезли с собой в Россию все модные парижские привычки и принимали утренних посетителей, лёжа на двуспальной кровати в высоких чепцах с розовыми лентами.

Принимать было кого. Вернувшись в Петербург, Елизавета Петровна широко открыла двери своего гостеприимного дома на Миллионной стекавшимся в столицу эмигрантам из Франции, так что её розовая гостиная даже получила прозвище «маленького Кобленца». Это прусский город, где после Великой французской революции сформировался центр французской эмиграции.

В январе 1795 года дом Дивовых сама императрица купила в казну для последнего своего фаворита – князя Платона Зубова, но, по словам самого Зубова-старшего, в действительности он предназначался для его брата Валериана. Дело в том, что осенью 1794 года, участвуя в подавлении польского восстания под предводительством Тадеуша Костюшко, младший Зубов лишился ноги. Государыня проявила к несчастному большое участие: она собственноручно написала ему письмо, прося вернуться в Петербург. За ним послали дормез и дали 10 тысяч червонцев на дорогу. На каждой станции его ожидала безумная по щедрости подстава в сто десять лошадей. По прибытии ему были пожалованы орден Святого Андрея Первозванного, чин генерал-поручика и 300 тысяч рублей на уплату долгов. Тот ещё был мот и картёжник. Но и храбрец беспримерный.

Сам Валериан Зубов рассказывал несколько лет назад графу, что представился он государыне в кресле на колёсах и что, увидев его, она не могла удержаться от слез и новыми подарками старалась доказать свое сочувствие. Среди этих подарков оказался и дом на Миллионной. Из-за отказа графа ограничить потребление горячительных напитков и табака, мешавших лечению, выздоровление серьёзно затянулось. Ещё дольше не удавалось подобрать удачный протез, пока, три года спустя, английские врачи не сделали наконец графу искусственную ногу, позволившую ему ездить верхом, сутками оставаясь в седле. Пешком, правда, ходил со скрипом.

Ходил!!! Мысль с дома вильнула в голове генерала назад к нынешнему императору. Он же что сделал, как на трон взобрался. Чуть не в первый день простил и отпустил в Америку этого бунтовщика Тадеуша Костюшко. За что они там, в Польше, кровь проливали, за что лишился ноги Валериан Зубов? Чтобы этот недомерок, прыщ курносый, снабдил этого бунтовщика деньгами и отправил в Америку. Пётр Христианович в запале имел неосторожность произнести это в одном из собраний вслух. Тогда последствий не последовало. Вот сейчас последовали. Утром его вызвали курьером в Михайловский замок, и там Павел целый час орал на него, все мыслимые грехи на голову ошалевшего от такого натиска генерала возложив. И тот упрёк, связанный с освобождением бунтовщика, и тот случай с несовпадением оттенка голубого и жёлтого цветов в мундирах в его Ахтырском легкоконном полку. Одинаковая должна быть, по мнению этого прыща, форма. Как будто гусары её красят. Перешить велел. Да у некоторых ахтырцев одни долги, где им взять денег на новую форму. А теперь вот до него, прыща этого, дошёл и случай на набережной у Зимнего дворца. Наорал. Сказал, что уволен генерал будет сегодня же из армии и должен безвыездно сидеть в своём имении в местечке Студенцы невдалеке от Подольска Московской губернии. А покинуть Санкт-Петербург графу Витгенштейну надлежит в течение трёх дней.