Девица следила, чтоб не коснуться случайно смуглой кожи шляха, а тот даже дышать не смел, чтоб не помешать. Он тихо спросил:

- Что за хвороба у тэбя?

Золотые пряди шевельнулись от его дыхания, Крапива вздрогнула, но ответила:

- Не ведаю, как назвать. Появилась, когда в лета вошла… Коли трону кого, то… - Девица замялась, но Шатай слушал терпеливо и спокойно, и она осмелела: - Жгусь. Как крапива.

- А если тэбя кто тронэт?

Девица закусила губу, и Шатай подумал, как хорошо было бы этой губы коснуться. И не важно, что там сделается от Крапивиной недоли.

- Больно будет… И ожоги.

Очи у Шатая были чисто шляховские: узкие, обрамлённые густыми ресницами; цвета только диковинного, словно грозовое небо. Таковые Крапива и у срединников редко встречала, не то что у степняков. Шлях недобро сощурился, и от глаз вовсе остались две крошечные щёлочки.

- Стало быть, у того, кто тэбя тронэт, слэды остаются?

Рука девицы совсем рядом была. Нежная, ласковая. Кто б поверил, что способна она причинить муку? Шатай проверять не стал. Не оттого, что струсил, а оттого, что Крапива попросила.

- Отчэго ж ты, такая пугливая, дома одна?

- Матка Свея гостей встречает, тебе ли не знать, гос… - Она несмело улыбнулась, и Шатая словно солнцем ослепило. – Шатай.

- А дочь бэз присмотра бросила? Как можно? А еэсли украдут?

Когда-то очень-очень давно у шляхов правда имелся обычай красть себе жену. Успел лаской да уговорами заслужить прощение девицы, окунулся с нею вместе в горячий источник – и никто уже не разлучит с любимой. Таковой союз богам едва ли не милее, чем одобренный родом. Но много времени минуло с тех пор, шляховские земли получили прозвание Мёртвых, а женщин стало рождаться всё меньше. Калека Кривой сказывал, тогда-то и стали племена меж собой враждовать и сражаться за величайшую ценность, когда-либо имевшуюся на земле, - за женщину. Обычай сражаться с чужаками с тех пор остался, а вот жён боле не воровали. Но Крапива того не знала, поэтому ответила:

- Много ли пользы с жены, которую обнять нельзя.

Сказала не то с грустью, не то с облегчением. Рожаницыны дщери прекрасны, но понять их воистину невозможно.

Смоченное в зелье полотенце скользило по свежей ране. Грубая ткань должна бы раздражать плоть, но по коже, напротив, разливалась нега. Девица стояла совсем рядом, но будто вместе с тем и очень далеко. Вот она – а коснуться нельзя. Шатай прошептал:

- Я любил бы её так сильно, что и бэз объятий стало бы жарко.

Крапива точно обожглась. Отгородилась чашкой с зельем, кинула в неё полотенце.

- К утру рана затянется, господине. А пока тебе бы лучше отправиться на вечерю. Матка добрый пир собирает.

Шатай скрестил руки на груди, мигом позабыв, что одну из них поранил.

- Так она потому к нам нэ вышла? Припасы провэряет?

Девица втянула голову в плечи и отвела взгляд.

- Верно, господине.

Врать Крапива не умела, но Шатай сделал вид, будто поверил.

- Тогда проводи мэня. Ваши дома высоки и крэпки, я нэ найду черэз них путь.

Взгляд нет-нет, а скользил к распахнутому вороту рубахи, что прильнул к мокрой груди. Крапива стянула ворот пальцами и ответила:

- Как прикажешь, господине. Выйди только, дозволь одеться как подобает.

***

Наряжалась Крапива редко – и тут у неё всё не как у людей. Но не оттого, что не любила, а оттого, что матушка серчала. Стоило Доле заметить, как на дочь заглядывается какой молодец, сразу закрывала её необъятной грудью, фыркала и гнала ухажёра прочь.

- Молодая да ранняя, - говаривала она. – Куда вырядилась?

Было так не всегда, а с тех пор, как уронила Крапива первую кровь. С тех пор, как хвороба поселилась в их доме. Поначалу думали, пройдёт. Раз или два мать и вовсе обмолвилась, что к счастью: до свадьбы никто девку не попортит. Но время шло, а болезнь не уходила. И тогда Дола замкнула на ключ сундук с приданным, а дочери строго-настрого запретила перед кем-то красоваться.