Он был пророком. Знаешь, что он делал в конце лекции? О, он выступал с реквизитом. Он был массовиком-затейником, как Билли Грэм[5]. Выносит банку, а что в ней? Клюв. – Варди пощелкал пальцами. – Гигантского кальмара.

Темнело, надвигалась облачность, словно призванная драмой. Билли смотрел на Варди. Очки он держал в руке, так что Варди слегка расплывался перед глазами. Вообще-то Билли, как теперь вспоминалось, уже слышал эту историю или ее суть: анекдот в лекционной аудитории. Его лекторы, где могли, красуясь за чужой счет, сдабривали истории о теориях своих предшественников. Рассказывали анекдоты о полимате Фарадее; читали душераздирающее письмо Фейнмана его покойной жене; расписывали форс Эдисона; оплакивали мучеников от утопических исследований – Кюри и Богданова. Стинстрап входил в эту лихую компанию.

Варди говорил так, будто без шуток видел выступление Стинстрапа. Будто прямо сейчас смотрел, как Стинстрап достает из банки черную убийственную штуку. Часть левиафана – скорее, орудие чужеродного разума, чем пасть. Консервированное, драгоценное, явленное, как палец святого. Что бы там ни говорил Стинстрап, его банка была ракой.

– Та статья, – сказал Варди. – Это перелом. С определенной точки зрения ради нее стоит нарушить закон. Потому что это священный текст. Это писание.

Билли тряхнул головой. Казалось, будто в ушах звенит.

– Вот за это, – сказал Бэрон, заметно забавляясь, – профессору и платят.

– Наши воры собирали библиотеку, – сказал Варди. – Спорю на хорошие деньги, что за последние месяцы украли тексты Веррилла, Ритчи, Мюррея[6] и другую, ну знаешь, классическую тевтическую литературу.

– Господи, – сказал Билли. – Откуда вы столько знаете? – Варди отмахнулся от вопроса – буквально, рукой, как от насекомого.

– Такая у него работа, – сказал Бэрон. – Из грязи в гуру за сорок восемь часов.

– Не будем обо мне, – сказал Варди.

– Итак, – сказал Билли. – Вы думаете, что секта украла книжку, забрала спрута и убила этого парня? И теперь им нужен я?

– Я разве это говорил? – сказал Варди. – Я не могу быть уверен, что эти спрутисты вообще что-то делали. Если честно, что-то не складывается.

На этом Билли театрально и грустно рассмеялся.

– Серьезно? – сказал он. Но Варди не обратил внимания и продолжил:

– Но это как-то с ними связано.

– Да ладно, – сказал Билли. – Это же бред сивой кобылы! – воскликнул он. – Религия вокруг спрута?

Комната стала казаться ловушкой. Бэрон и Варди наблюдали за ним.

– Брось, – сказал Варди. – Верить можно во что угодно. Поклонению доступно все.

– Или скажешь, все это – совпадение? – спросил Бэрон.

– Спрут сам по себе взял и пропал, правильно? – спросил Варди.

– И никто за тобой не следил, – сказал Бэрон. – И никто ничего не делал с бедолагой внизу. Самоубийство с помощью спирта.

– А ты, – сказал Варди, глядя на Билли, – не чувствуешь, что с миром прямо сейчас будет что-то не то. Но ведь чувствуешь, да? Я же вижу. Тебе интересно нас выслушать.

Молчание.

– Как они это сделали? – спросил Билли.

– Иногда не стоит зацикливаться на «как», – сказал Бэрон. – Иногда происходит то, чего происходить не должно, но это не должно отвлекать. А вот с «зачем» разобраться можно.

Варди подошел к окну. Встал на фоне света – темный силуэт. Билли не видел, смотрит на него Варди или нет.

– Вечно фимиам в глаза, – сказал Варди из невидимости. – Вечно высокодуховность. Может быть, они и хотят… отринуть все мирское. – Помпезность выражения раскатилась по комнате. – Но все же для подобных сект главное – ритуалы и иконы. В этом суть. Не у многих культов была собственная реформация. – Он вышел из сияния окна. – А если была – добро пожаловать, лопухи, в игру по-взрослому, вот вам Тридентский собор