Национализация промышленности была глубинным движением, своими корнями уходившим в «общинный крестьянский коммунизм» и тесно связанным с движением за национализацию земли. Российским марксистам, возглавившим советскую революцию, пришлось примкнуть к этому движению.

Надо сказать о том культурном типе, который представлял из себя молодой грамотный русский рабочий начала XX в. Это был рабочий, который обладал большой тягой к знанию и чтению, характерной для пришедших из деревни рабочих. Отличие в том, что русский рабочий одновременно получил три типа литературы на пике их зрелости: русскую литературу «золотого века», оптимистическую просветительскую литературу эпохи индустриализма и столь же оптимистическое обществоведение марксизма.

Это сочетание во времени уникально. Видный ученый-большевик А. Богданов в 1912 г. писал, ссылаясь на беседу с английским профсоюзным лидером, что в те годы в заводских библиотеках в России были, помимо художественной литературы, книги типа «Происхождение видов» Ч. Дарвина или «Астрономия» К. Фламмариона – и они были зачитаны до дыр. В заводских библиотеках английских тред-юнионов были только футбольные календари и хроники королевского двора.

Советский проект, в каких бы терминах он ни излагался, воспринимался большинством простонародья как общее дело, которое и сплачивает людей традиционного общества. Об этом кадет H.A. Гредескул так писал, споря с авторами «Вех», которые надеялись на интеллигентскую революцию: «Нет, русское освободительное движение в такой мере было "народным" и даже "всенародным" что большего в этом отношении и желать не приходится. Оно "проникло" всюду, до последней крестьянской избы, и оно "захватило" всех, решительно всех в России – все его пережили, каждый по-своему, но все с огромной силой. Оно действительно прошло "ураганом" или, если угодно, "землетрясением" через весь организм России. Наше освободительное движение есть поэтому не что иное, как колоссальная реакция всего народного организма на создавшееся для России труднейшее и опаснейшее историческое положение» [49, с. 254].

Буржуазия. Численный состав крупной буржуазии был в России очень невелик. В 1905 г. доход свыше 20 тыс. руб. (10 тыс. долл.) в год от торгово-промышленных предприятий, городской недвижимости, денежных капиталов и «личного труда» получали в России, по подсчетам Министерства финансов, 5739 человек и 1595 акционерных обществ и торговых домов (их пайщики и составляют первое число)[19]. Остальные богатые люди, не считая помещиков, получали доход на службе.

Мы видим, что «масса» буржуазии была очень мала. В Москве, согласно переписи 1902 г., было 1394 хозяев фабрично-заводских заведений, включая мелкие. 82 % предпринимателей входили в состав старых ремесленно-торговых сословий, были включены в иерархию феодального общества, имели свои сословные организации и не испытывали острой нужды в переустройстве общества на либерально-буржуазный лад.

Страх, который буржуазия, подавленная «импортированными силами крупного капитала» (М. Вебер), испытала во время революции 1905–1907 гг., заставил ее искать защиты у царского бюрократического государства. Большинство буржуазии после революции стало консервативным, многочисленные попытки основать политические партии буржуазии («собственников») не увенчались успехом.

Обычным для ортодоксальных марксистов и либералов было считать, что революция 1905 г. произошла «слишком рано» — не созрели для нее еще предпосылки, слаба была буржуазия, не созрела почва для демократии. Изучая начиная с 1904 г. события в России, М. Вебер приходит к более сложному и фундаментальному выводу: