Между нами повисает молчание.

Тяжелое. Гнетущее. Слышно лишь рваное хриплое дыхание отца.

– Повтори. Саида.

Его голос становится ледяным.

– Я сама согласилась, отец. Правда. Давид никогда бы не применил ко мне силу. Он… Он совсем не такой!

– Понятно. Не такой, значит. Обесчестил и вторую дочь честно и благородно. По взаимному согласию под дулом пистолета!

– Он не принуждал. Он…

Черт! Как же это все тяжело!

– Значит, я был прав, – ревет отец.

Так и вижу, как его лицо наливается багровой краской.

– У вас что-то было раньше, да, дочь? Одновременно с тобой и с Тамилой! И это после всего, что он сделал с твоей семьей и сестрой! Ты…

– Отец!

Умоляюще выдыхаю. Сжимаю кулаки так, что ногти прорезают кожу на ладонях.

– Ты мне больше не дочь, Саида, – в его голосе не лед. Боль. Такая, что мне становится плохо. Просто плохо.

Меньше всего хочется причинять боль родным людям. Их боль сильнее своей собственной! Всегда!

– Не дочь. Ты еще сильнее меня разочаровала, чем Тамила. От тебя я не ожидал! Как же я мог, старый дурак, рискнуть чужими деньгами и думать, что не прогорю? Да я даже не видел, кого вырастил! И что творилось у меня под носом!

– Послушай. Я…

– Не стоит, Саида. Мать не тревожь. Я сам ей все передам. И… Не звони мне больше!

Он отключается.

А я все так и остаюсь сидеть.

Не мигая, смотрю перед собой и слушаю гудки в телефоне. Каждый из них будто удар в самое сердце.

– Это так трудно. Терять родных, правда?

Вздрагиваю, услышав совсем рядом певучий грудной голос.

Теперь понятно, откуда в голосе Давида этот сводящий с ума бархат. От матери. Его отец говорит жестко. Как будто расстреливает. Уверена, он такой всегда. Наверняка и с сыновьями, даже маленькими, только и делал, что отдавал команды.

– Особенно, когда они живы.

Аиша вздыхает. Усаживается за стол напротив. Улыбается и как ни в чем ни бывало, накладывает себе на тарелку еду.

Странно. Она не выглядит забитой своим мужем. Наоборот. Рядом со мной уверенная в себе ухоженная и цветущая женщина. Хотя после первого, пусть и такого мимолетного, знакомства, я ожидала совсем другого.

– Нет ничего крепче и важнее семьи. Родственных связей. Это наши корни. Те, которые навечно прорастают в самом сердце. Их не вырвать. Разве что только вместе с ним самим. С мясом. Истекая кровью. Но даже тогда. Эти раны не затянутся. Они будут мучить и болеть всегда. Не бойся меня, Саида. Я тебе не враг. Поешь. Ты не притронулась к еде. А силы нужны всем нам. Особенно теперь.

Киваю.

В любом случае, просто так встать и уйти, была бы крайне невежливо.

Наливаю себе чаю. Кладу в тарелку первое, что попадается под руку. Не разбирая.

– Ты не одна страдаешь. В нашей семье тоже все может рухнуть. Карим жесток. И строг. Он не простит Давиду. Это ведь больно. Больно и для родителя и для детей. Только вот ты еще не знаешь, девочка. Не понимаешь. Больнее станет потом. Намного. Стократно больнее. Все мы не вечны. И когда родители уйдут, эта боль станет невыносимой. Простишь ли себя ты сама? Простит ли себя Давид?

– Вы пытаетесь сейчас навязать мне чувство вины?

Вскидываюсь. С меня на сегодня хватит!

Понятно же было сразу. Не просто так отец Давида оставил здесь свою жену! То, что не удалось сделать силой, она постарается сделать иначе! Чисто по-женски!

– Я?

Аиша остается совершенно спокойна.

Даже в удивлении приподнимает бровь.

Качает головой, отпивая из своей чашки.

– Нет, Саида. Ничего я не пытаюсь тебе навязать, – в ее лице одна только грусть.

– Просто… Это тяжело. Есть раны, которые не заживают. И рубцы, которые не рассасываются. Остаются навечно. Я мать. И жена. И я больше жизни люблю своих сыновей. За каждого из них сама себе сердце готова вырвать. Выстелить им дорогу собственной кровью, лишь бы были счастливы. Когда-нибудь ты поймешь. Ведь ты женщина. И однажды станешь матерью.