По его просьбе мы всерьез задумались о возможных изменениях. Я, как всегда, был сторонником индивидуализации. Специальный анализ показал его иммунологическое отношение к продуктам питания. Физкультура, прогулки, ранее ненавистный бассейн и массажист пришли в его жизнь – для них вполне нашлось время.

Конечно, он стал шить одежду на заказ. Я убедил его, что взгляд на себя в зеркало имеет прямое отношение к связи его стиля с энергетикой, самочувствием и тем, как работает его голова, не говоря уже о производимом им впечатлении.

Я шутил, что моего героя удалось откопать среди рухляди его важных занятий. Он продолжал сопеть, но уже стал из носорога скорее диким кабаном, ему понравилось тереться мощным корпусом о встречные деревья и выкапывать все новые подробности своего быта и облика.

И тут произошла еще одна занятная и отчетливая вещь. Ранее, в ажиотаже рассказа и энергетических наплывов, у него задирались рукава пиджака, с легкостью появлялись пятна на одежде, хотя в целом он был подчеркнуто, по-военному аккуратен. Сам гладил себе брюки и следил за складками. Теперь пиджаки пришли к порядку, заведенному им для брюк, его раздувшийся верх пришел в согласие с низом. Никаких пятен, сползания костюма набок, вылезающих манжет. Да и размахивание руками сильно поубавилось.

Он без особых усилий похудел на десять килограммов, это стало предметом его гордости, а для меня было важно постоянно связывать его реальный вес с усилиями по уменьшению тяжести проявлений в общении, как будто их можно было взвесить.

Пару встреч мы посвятили тому, что в актерской среде называют психофизикой, невербальному тренингу, который также следовало подобрать для него, как и упомянутые детали одежды. Мы старались представить состояния с вытянутой шеей, распущенными крыльями, нам нужно было снять невольные доспехи, в которых он привык гарцевать, не ощущая их тяжести. Мы делали усилия, чтобы выпрямить его и как будто удлинить, дать взгляд сверху и на тело и на ситуацию, а также на лист бумаги.

Одним из наших приемов оказалось внедрение талисманов в его карманы. Казалось бы, все очень просто, но это было точное попадание. Здесь сошлись для него несколько смыслов, мотивов, и выбранные предметы оказались хорошими памятками.

В одном из карманов его пиджака поселилась тяжелая гайка. Ее следовало часто трогать, особенно когда предстояло общение. Это стало знаком препинания в «тексте» его поведения: попробуйте изменить такие мелочи, как интонация, артикуляция, и заговорить правильными звуками – многие смыслы начнут меняться сами собой.

В этом незаметном жесте прикасания к гайке было смирение, память, запускавшая небольшой каскад действий: спокойное дыхание, опускание плеч, глаза, смотрящие шире, легкое отодвигание. За этим следовало выученное в наших беседах желание сказать поменьше. Гайка символизировала всё лишнее: привычку быть громким, перебивать, надвигаться, говорить все подряд и повторять для ясности, переформулировать, исправляя, отвечать на все, сказанное собеседником, даже на то, что лишь поддерживало разговор.

В другом кармане поселилась легкая и прозрачная, почти невесомая фигурка. Это был лебедь «Сваровски» – изящный, будто имевший одну лишь форму, без веса. Его тоже следовало потрогать, и это был контраст, напоминание о выборе.

Потом Петр Николаевич рассказывал мне, что, меняя костюм, переезжая из кабинета в кабинет, он прежде всего думал именно об этих предметах. Талисманы эти вытеснили из его карманов и портфеля много лишнего – как-никак, теперь ему следовало концентрироваться на сгущенных паузах и плотности гайки, воплощавшей особенности его привычек.