Директор музея тоже появлялся на работе спозаранку. Он сидел в своём кабинете и не знал, что делать. Устраивать новую выставку? Выставлять картины из запасников? Да, надо бы, но он тоже был опустошён произошедшим. Чувствовал, что музей потерял что-то главное. Теплоту, невидимую защиту. То, что всегда привлекало детей и взрослых – место, где им хорошо и спокойно. Где каждый юный художник может приткнуться в углу, как котёнок, и делать наброски. Где всем всегда были рады, в любое время. Теперь музей стоял пустым, открываясь и закрываясь по часам. Он стал просто зданием с картинами, потерял душу.

Каждое утро к директору приходил Винсент. Директор готовил для него завтрак – кусочек сыра или печенья, ягодку или зёрнышко.

– Доброе утро, дорогой друг, – приветствовал его директор.

Старый мышь пищал в ответ.

– Рад тебя видеть, – искренне говорил директор. – Как ты себя чувствуешь? У меня вот сердце ноет. Давление скачет. Совсем стал старой развалиной.

Мышь издавал ответный писк и кивал.

– Да, понимаю, в нашем возрасте у каждого свои болячки, – соглашался директор. – Подскажи, что делать?

Мышь молчал.

– Вот и я не знаю. Одни мы с тобой остались из старой команды. Да ещё Наталья Николаевна, дай бог ей здоровья, с Моной. Мой новый заместитель – я его не выбирал, меня просто поставили перед фактом, набрал смотрительниц, сотрудников. Они ничего не понимают в искусстве. Им – что музей, что офис. Они не чувствуют того, что чувствуем мы. Скоро и меня попросят из музея – я для молодёжи слишком старый. Сам знаешь, как это происходит. Ещё вчера ты считался мэтром, а сегодня – никто, и место тебе на свалке истории… Ничего не слышал про своих друзей? Про Тихона? Наталья Николаевна говорит, что Мона ходит грустная, места себе не находит от волнения. Ничто её не радует.

Винсент помотал головой. Он уже спрашивал у кого только мог – никто, даже всезнающие крысы, ничего не слышали про Тихона. Исчез, будто сквозь землю провалился.

– Мыши не появились? – спрашивал директор.

Винсент опять мотал головой.

– Понимаю. Мне самому каждый день приходить сюда тяжело. Это теперь не мой дом, – признавался директор.

Моне не приходилось оставлять след от лапы на раме картины, чтобы назначить тайную встречу с Винсентом – необходимость в знаках и секретных встречах отпала. Каждое утро они встречались на подоконнике за портьерой, даже не скрываясь.

– Ничего не узнал? – спрашивала Мона.

– Нет, – отвечал Винсент.

– А про Котовского и остальных?

– Тоже нет. Никто не знает.

– Как ты сам?

– Ничего. Видишь, ещё бегаю. А вот ты мне совсем не нравишься. Даже директор за тебя волнуется.

– Я сама себе не нравлюсь, – признавалась Мона, – впервые в жизни осталась без работы, без дела. Наталья Николаевна всё время говорит, что я должна поесть и поспать, а я не могу ни есть, ни спать. Не привыкла сидеть без дела. Вот и расклеилась…

– Он вернётся, не сомневайся, – заверял Мону Винсент, – он умный кот. И очень похож на своего отца. Значит, справится, не сдастся.

– Да, Тиша очень похож на своего отца… – Мона начинала тихонько плакать. Коты, собаки, мыши умеют плакать, хотя люди думают, что они на это не способны. Ещё как способны. Звери плачут, когда им очень больно или горько. Настоящими слезами.

Однажды утром Мона, сидя за портьерой, дотронулась лапой до окон-ной рамы. Та неожиданно открылась. Мона слушала, как щебечут воробьи, курлыкают голуби, слетевшиеся на разбросанные хлебные крошки, как заводятся машины. Неожиданно к этим звукам добавился ещё один – писк. Совсем слабый, еле слышимый для людей. Но не для котов. Мона, не раздумывая, выскочила из окна и побежала на звук. Во дворе было слишком много отвлекающих шумов – она металась, не в силах понять, откуда он доносится. Но сделала так, как учила своих учеников перед важными экзаменами – расслабиться, отключить ненужные эмоции, сосредоточиться на том, что важно в данный момент. И поняла – писк доносится из подвала. Там обосновалась небольшая лавка – пекли хлеб, пирожки на продажу. Директору не нравилось соседство – дым мог навредить картинам, но сделать ничего было нельзя. По человеческим законам лавка никак не мешала музею. Мона бросилась внутрь и побежала в подвал. От невыносимых запахов у неё закружилась голова. В подвале было грязно. Повсюду многолетняя плесень. В ящиках – гнилые продукты. Мона перебиралась через мусор и, наконец, дошла до коробки, из которой доносился писк. Пять котят. Ещё слепые, только родившиеся. Видимо, кто-то подбросил, чтобы побыстрее от них избавиться.