Да, Дима, женщины – они такие, порой не знаешь, как себя с ними вести. Хорошо делаешь – неправильно, плохо делаешь – тоже нехорошо. Где золотая середина? Наверное, прав классик: чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей[5].

– Но я не могу не думать о ней, вот в чём беда, – отчаянно воскликнул Дима. – Сначала мне казалось, потому, что вижу её каждый день в школе, а потом понял: я думаю о ней всё время. Она поселилась в моём сердце, понимаешь? – Он похлопал себя по груди. – На уроке сижу – учителя не слышу. Понимаю, что нужно на уроках сосредоточиться и всё такое, ЕГЭ на носу, но ничего не могу с собой поделать!

Э, да ты, дружок, влюбился! Все мысли о ней – это первый признак того, что ты попал! Знаю, что говорю.

– Сократ, ты не представляешь, какие у неё губы: как гляну на них, сердце замирает. Всё бы отдал, только бы прикоснуться к ним!

Понимаю, тебя, друг. Я вон своё шоу через стекло смотрю, и дух так захватывает, что не могу и лапой пошевелить.

Димка поднялся с кровати, подошёл к окну, встал рядом со мной и стал поглаживать меня. Гладь, пока я добрый.

– Ты, Сократ, мой личный психотерапевт, – улыбнулся Дима. – Есть вещи, которые могу рассказать только тебе, потому что знаю: ты никому секретов не выдашь.

Не ты один, Дима, такой! Мне известны сокровенные мысли и секреты каждого члена семьи. Думаешь, Катерина мне по ночам сказки рассказывает? Да нет, у неё тоже свои тайны. И родители твои тоже делятся со мной заботами. Лучшего психотерапевта, чем я, вам не найти, поскольку всё, что вы мне рассказываете, не узнает никто и никогда. Ваши секреты останутся со мной до конца моих дней.

Дима опёрся обеими руками о подоконник, посмотрел в окно и вдруг увидел Бэллу, лежавшую во всей красе на окне. Он взглянул на меня и громко рассмеялся:

– Так вот почему ты здесь зависаешь! А я-то думаю, на что он там смотрит часами, может, птичек высматривает, а он вон какую «птичку» узрел! Да у тебя, брат, тоже муки любви?

Я повернул голову и посмотрел в глаза Диме.

– Сократ, честное слово, я не насмехаюсь над тобой. Без обид, брат, – произнёс он, должно быть, увидев в моих глазах огорчение. – Просто понял, почему ты тут постоянно сидишь, и стало весело. Слушай, а она красивая! – Дима кивнул на соседнее окно.

Гм, я и сам это знаю.

С Татьяной Михайловной у нас особые отношения. Мы с ней, что называется, свободные художники и очень часто проводим время на кухне. Она занимается домашними делами, а я, как всегда, лежу возле её ног. Она, правда, иногда сердится:

– Сократ, ну зачем ты опять у моих ног ложишься, я же могу не заметить тебя и наступлю, будешь потом орать как резаный.

И тогда я ухожу от греха подальше, ложусь в стороне. Уже есть печальный опыт – не раз наступали мне то на лапу, то на хвост. А ещё я очень люблю лежать под батареей, особенно зимой, когда придёшь с улицы домой весь замёрзший и с сосульками на шерсти.

Хозяева выпустят меня погулять, а позвать домой иногда забывают. Вот и приходится прыгать на подоконник и махать им лапой, чтобы впустили. Татьяна Михайловна потом ещё бранится и грозно спрашивает:

– Сократ, зачем ты лапы ставишь на стекло? Разве не видишь, что на нём следы остаются?

Конечно не вижу, сдались мне эти следы, Татьяна Михайловна. А если не хотите, чтобы я что-то вам пачкал, впускайте вовремя, а то бросят бедного кота на морозе и сидят свои сериалы смотрят. Вот и приходится ломиться в окно!

Пуха – та хитрая, шельма. Если её вовремя не впустить домой, особенно зимой, такой вой на улице поднимает, что волей-неволей пойдёшь и откроешь ей дверь. Я же не могу выть, вроде мяукаю, настойчиво прошусь домой, но меня, к сожалению, никто не слышит. Пуха однажды так выла, что сосед позвонил хозяину и говорит: