– Дурак, – тихо сказал Архаров. – Вот это его и погубило.

– Как погубило?

Левушка еще не знал о смерти доктора и о пожаре.

Архаров рассказал вкратце и завершил так:

– Кабы дело было только в амурах – обошлось бы без смертоубийства. Доктор о побеге что-то такое знал, что не с амурами, а с немалыми деньгами и именитыми людьми связано. Я и князю Волконскому сказал. Он не берется вразумить старую княжну, однако обещал ей написать и сделать внушение…

– Доктор непременно знал, кто девице помог бежать, – задумчиво произнес Левушка. – Однако диковинно, что из-за убийства дом подожгли. Должно быть, тот убийца – особа на Москве известная…

– Вот и я о том же толкую. Что это? Опять? – Архаров прислушался.

– Дождик, – глянув за окно, сказал Левушка.

– Дождик?! Ливень! Так и барабанит! Никодимка, чеши мне волосы, пора ехать должность исправлять. Ты со мной?

Левушка посмотрел на него с недоумением и обидой.

– А ты полагал, нет?

– Ну так собирайся. Как приедем – не забудь Устину или кому другому донесение продиктовать. Пусть и твои труды к делу подошьют.

На Лубянке они обнаружили Матвея Воробьева.

С запойным доктором произошла обычная история – Архаров предложил ему оставаться в Москве, и Матвей согласился, полагая, что, избавившись от петербургских собутыльников, он начнет новую жизнь. Но московские собутыльники завелись тут же и оказались ничуть не хуже.

Захар Иванов отыскал Матвея в непотребном состоянии. Но было не впервой – он знал, где лежит Матвеева укладка со всяким врачебным прикладом, и привез доктора на Лубянку таким, каким нашел, даже не пытаясь как-то протрезвить.

Шварц для таких случаев – что привезут человека не низкого звания, не шибко виновного, и нужно его несколько времени подержать, – имел особую каморку с прочным запором. В той каморке были топчан, покрытый тюфяком и одеялом, стол и стул, а окна не было вовсе. Зато у двери стояло судно, которое арестанты непонятно с чего принялись звать женским именем «параша». Туда и засунули Матвея, здраво рассудив, что до утра от голода не помрет, и жестоко оставив его без опохмелки.

Поэтому доктор, выпущенный на волю, был весьма сварлив.

– Что? В покойниках копаться?! Николашка, да ты сдурел!

– Нужно знать об этом подлеце поболее, – терпеливо повторял Архаров. – Ежели его гнусное рожество решили огнем попортить, и для того целого дома не пожалели, значит, человек на Москве видный, многим известен. И, сдается мне, известен под благообразным видом католического патера. А тут, извольте радоваться, прихвачен с ножом в руках над свеженьким трупом. Матвей, добром прошу! Не то… ты меня знаешь!

– Ты у нас известный архаровец! – согласился Матвей. – Опохмелиться дашь?

– Так ведь опохмелишься в зюзю – и никакого с тебя проку!

– Нет. Я свою пропорцию знаю.

– Оно по тебе и видно…

Архаров искренне надеялся, что переезд отвадит приятеля от запоев, и огорчался, видя неудачу затеи.

Сторговались на кружке пива, за которой был послан прибившийся к Лубянке мальчишка Макарка, употребляемый на побегушках. Платил ему Архаров из своего кармана. Сбегать поймать извозчика, отнести записку, притащить из лавчонки бумагу, перья или сургуч – тут он был незаменим, и Шварц даже как-то подарил ему пряник.

– В вознаграждение за добродетель, – сказал Шварц. – Коли преступление карается, то добродетель непременно должна быть вознаграждаема. Никто из вас не замечает Макаркиного старания – придется вознаградить мне.

И даже намечал обучить Макарку ремеслу.

Тут Архаров возмутился – не хотел делать из мальчишки кнутобойцу. Но оказалось, Шварц совсем не то имел в виду.