– Ч-черт… – ругнулся Архаров. Он сообразил, что откуда тут взяться записке? Дунька-то писать не умеет!

– Так вести, что ли?

– Веди сюда.

И запахнулся поплотнее, и встал, чтобы встретить гостью стоя, а то невесть что подумает. При всей своей решительности и пренебрежении ко многим светским условностям, Архаров вечно побаивался, что дамский пол поймет его как-то не так и будет потом предъявлять однообразные претензии.

В спальню проскользнула невысокая девка, до самых глаз укутанная в накинутую на голову отсыревшую клетчатую шаль. Она действительно оказалась простого звания – даже не в модном платьице, как полагалось бы горничной девке содержанки, а вовсе в легком сарафане.

Девка довольно низко поклонилась.

– Ну, говори, что Фаншета передать велела, – позволил Архаров.

Девка повернулась к Никодимке, всем видом показывая: вот этот здесь нам не надобен.

– Поди вон, – мирно приказал камердинеру Архаров. И, когда дверь закрылась, повторил адресованную девке просьбу.

Однако она молча подошла к нему, и даже не подошла, а как-то вмиг оказалась рядом, грудь в грудь.

– Не шали, – отступая, приказал Архаров. – Кому сказано – не шали!

Последний шаг назад оказался лишним – обер-полицмейстер, подбитый под зад собственной кроватью, невольно шлепнулся на перину.

Девка скинула с головы шаль и расхохоталась.

Это была сама Дунька-Фаншета.

– Долг платежом красен! – закричала она. – Тут вы, сударь, не отвертитесь!

И нахально завалила на спину человека, которому не отказала бы, поди, самая привередливая из московских невест.

Архаров хотел было сказать Дуньке, что она все делает неправильно – это не ей нужно безобразничать, а ему самому, ей же – ждать, чего он соблаговолит придумать или потребовать. Таковы были условия амурной связи Архарова с какой бы то ни было женщиной, и, помнится, тогда, в Зарядье, Дунька вела себя, по его разумению, безупречно.

Но и сейчас получалось неплохо.

Дунька растребушила на нем розовый кафтан, раздернула на груди рубаху, но ему пришлось отпихнуть ее, чтобы встать – все-таки нехорошо лежать под бабой кверху пузом, неправильно, не она тут главная. Дунька, добрая душа, сама протянула ему руки, чтобы вытащить его из перины, и, видя ее разудалую улыбку, Архаров и сам невольно улыбнулся.

Дунькино лицо было честным – она и впрямь радовалась своей проказе.

Он прямо по-русски весело сказал ей, что и как собирается с ней сделать, а Дунька хохотала-заливалась и в нужную минуту опрокинулась на спину наилучшим для него образом… кажется, ей даже все это понравилось…

Потом она подвинулась, давая ему прилечь рядом, и обняла, и притихла. И ни словечка не произнесла – за что всякий мужчина женщине должен быть просто благодарен.

Архаров же, когда горячка спала, задумался вот о чем: красную цену Дуньке он знал, цена была названа еще тогда, в Марфином домишке, в чумную осень, и с того времени Дунька моложе и свежее не стала. Но тогда она была – шалая девка из Зарядья, да еще и попавшая в беду – вовремя не сбежала из чумного города, теперь же – вон какие ажурные чулочки взметнулись к потолку… знать бы, как положено платить чужой содержанке? Для Дуньки полтина – в самую пору, а содержанкам, поди, сотня полагается?

Не заплатить он не мог. Не так сам себя воспитал.

Тут некстати вспомнился Шварц – нарисовался в голове, как живой, с поднятым вверх указательным перстом и назидательным изречением на устах: «Всякий труд должен быть оплачиваем».

Опять же – должность. Обер-полицмейстеру совать девке за услугу полтину – как-то нехорошо, не по чину. Надо больше, но сколько? Может, с высоко залетевшими Дуньками не звонкой монетой, а имуществом расплачиваются? Перстеньками, каретами, платьями, мебелью? Архаров не знал, да и перстеньков не имел, вот разве что те новехонькие вызолоченные стулья с Ильинки. Вообразив себе Дуньку, перетаскивающую под дождем полдюжины стульев, он невольно усмехнулся.