– Извините, товарищ Зайцев, погорячился спросонья.

– То-то.

Он повесил трубку. Мне показалось, что позвонил он нарочно, чтобы, так сказать, мобилизовать. Ну что же, он добился своего, я мобилизовался в десять минут.

Проглотил колбасу, запил холодным чаем прямо из заварника и вышел на улицу. Мне хотелось до работы попасть на ликеро-водочный завод и поговорить с Куприяновым. Может, сообщит что-нибудь новенькое про Власова.

Машина Николая Васильевича Куприянова стояла во дворе завода, возле склада готовой продукции, среди шатких сооружений из сотен водочных ящиков. Я заглянул на склад. В конторке сидели заведующий складом Шохин и Афонин. Фома Григорьевич рассказывал с подробностями о вчерашнем происшествии.

– Здравствуйте. Здесь не было Куприянова?

– Так он в месткоме, – сказал Шохин, – его выбрали председателем похоронной комиссии. Они ведь с Владимиром Павловичем старинные друзья… были. Однополчане.

У входа в управление висел увеличенный портрет Никитина, перевязанный по углам красной и черной лентами.

Такой же портрет висел и в комнате месткома. «Когда они успели увеличить?» – удивился я.

Куприянов разговаривал по телефону. Он взглянул на меня, кивнул и закончил разговор.

– Вы ко мне?

– Да, здравствуйте, Николай Васильевич.

– Вы по вопросу… – Он замялся, не зная, как сказать. – Вы насчет вчерашнего?

– Да. Скажите, пожалуйста, Николай Васильевич, вы вчера были в Доме культуры на последнем сеансе?

– Был.

– Вы видели там Никитина?

– Конечно, видел, мы с ним еще разговаривали.

– О чем?

– О производстве, о чем же еще, – ответил Куприянов, ни на секунду не задумываясь. – Он со мной посоветовался насчет транспорта. Мы хотим…

Я не дал ему развить производственную тему.

– Вы не помните, в каком настроении был Никитин, когда вы последний раз с ним разговаривали?

– Настроение?.. – Он задумался, достал пачку «Беломора», долго разминал папиросу над пепельницей. Брови его сошлись в жесткой складке. – Настроение у него было неважное. Я еще подумал про себя, что слушать-то он меня слушает, а в голове у него совсем другое… Мрачный он был и какой-то расстроенный, угнетенный. Будто предчувствовал.

– А после сеанса вы его видели?

– Нет, после сеанса не видел. Я ведь был с машиной, она стояла за клубом, как фильм кончился, я пошел сразу к машине – хотел отвести ее в гараж, а там свеча засалилась, чтоб ей пусто… и лампочка в моторе, как на грех, перегорела, ну, я и ковырялся впотьмах, скоблил свечу. Вроде ничего, очистил, а не заводится. Я тогда пошел в клуб, думаю, на свету скорее с проклятой разберусь. А тут и паника началась…

– Скажите, а по дороге в Овражный вы ничего подозрительного не заметили?

– Вроде ничего…

– Может быть, вам что-нибудь показалось необычным? Подумайте, вспомните – это очень важно.

– Да нет, вроде все обычное… – Он пожал плечами, покачал головой и подтвердил: – Все как всегда.

Разговор оборвался. Я молчал. Мне показалось странным, что он не вспомнил о Власове. Ведь он обратил внимание, даже с Афониным поделился. Был удивлен. Почему же сейчас молчит об этом?

Куприянов выжидающе смотрел на меня. Разговор вроде кончен, а я и не собираюсь уходить. Вероятно, его это смущало. Он достал новую папиросу и стал ее разминать, как и первую, долго и аккуратно, над самой пепельницей.

– Николай Васильевич, – сказал я с мягкой укоризной в голосе, – а почему вы не хотите мне сообщить, что видели вчера Власова, возвращающегося домой сразу после того, как произошло убийство Никитина?

Куприянов вздрогнул.

– А почему вы думаете, что я его видел? – неуверенно спросил Куприянов.