– Вы, наверное, считаете все сказанное мной суеверной чепухой? – некоторое время спустя спросила Шай.

– Звучат твои слова… весьма мистически. – Гаотона развел руками. – По-твоему, окно имеет представление о витраже, а человеческая душа – о душе другого, близкого ему человека?

– Эти принципы действуют независимо от наших желаний, – сказала Шай и приготовила следующую печать. – Мы думаем об окнах, мы знаем о них; в духовном пространстве формируется… понятие о том, что такое окно. Оно обретает своего рода собственную жизнь. Вне зависимости от того, принимаете вы мои объяснения или нет, факты остаются неизменными: я могу проверять печати на вас, и если они держатся больше минуты – это несомненное свидетельство, что я на верном пути. Конечно же, в идеале мне бы опробовать мои творения на самом императоре, но, увы, в своем нынешнем состоянии разумно отвечать на вопросы он не сможет. Мне нужно не только добиться того, чтобы печати взялись, но и правильно их сочесть. А для этого необходимо, чтобы вы описывали свои ощущения. Так я смогу скорректировать узоры должным образом. Подставляйте руку – проверим действие очередной печати.

– Хорошо. – Гаотона приготовился.

Шай приложила к его руке новую печать, провернула на пол-оборота, отняла ее, и оттиск на руке Гаотоны, полыхнув красным, бесследно исчез.

– Проклятье! – буркнула Шай.

– Что случилось? – Гаотона коснулся пальцами предплечья, но лишь размазал чернила – оттиск пропал так быстро, что даже не успел их задействовать.

– Похоже, что ничего. – Шай внимательно рассматривала поверхность печати, выискивая дефекты. – С этой я, очевидно, ошиблась, причем весьма радикально.

– А каких именно черт характера императора касалась эта печать?

– Именно тех, что сподвигли Ашравана стать императором. Разразите меня огненные ночи! Я ведь ни секунды в ней не сомневалась! – Шай, покачав головой, отложила печать в сторону. – Получается, что Ашраван стал императором вовсе не потому, что в глубине души хотел доказать семье, что действительно способен им стать. И даже не ради того, чтобы наконец-то выйти из тени брата.

– Я скажу тебе, поддельщица, почему он это сделал, – произнес Гаотона.

Шай изучающе смотрела на него. Очевидно, что именно Гаотона поспособствовал восхождению Ашравана на престол, но в конечном счете император возненавидел арбитра. Возненавидел именно за свое восхождение?

– Интересно, – сказала она. – Почему?

– Он намеревался многое изменить в империи.

– В дневнике об этом ни слова…

– Он был скромным.

Шай в удивлении приподняла бровь. Услышанное шло вразрез со всеми записями, с которыми она ознакомилась.

– Конечно, он был весьма своенравным и невыносимо упрямым в спорах, но тем не менее в глубине души – весьма скромным. Его скромность – очень важная черта его характера. Тебе необходимо это учитывать.

– Я учту, – сказала Шай.

«Ты ведь и с ним так же себя вел, – подумала она. – Смотрел разочарованно, намекая, что нам бы следовало быть лучше, чем мы есть».

Не только Шай казалось, что Гаотона относится к ней как дедушка, разочарованный поведением внучки.

Из-за этого хотелось отмахнуться от него. Вот только… он предложил свою кандидатуру для испытания печатей. Считая то, что она делает, ужасным, он принял это наказание сам, а не прислал кого-то другого.

«Ты ведь искренен, старик?» – подумала Шай.

Гаотона откинулся на спинку стула, размышляя об императоре, и взгляд его сделался отрешенным. Шай ощутила беспокойство.

Среди ее коллег по цеху многие посмеивались над честными людьми, называя их легкой добычей. И очень заблуждались. Честный человек совсем не обязательно наивен. Лживого дурака и честного дурака одинаково легко обмануть, только способы будут разные.