Как ни силься, необходимого количества перевоплощенных камней в стене не получишь.

Особенно если учесть, что о реальных каменоломнях она имеет лишь самые общие представления. Правдоподобность является ключевым условием при создании подделки, хоть магической, хоть обычной. В народе, конечно, ходят слухи, будто поддельщики запросто перевоплощают свинец в золото. Однако реальность такова, что сделать из золота свинец – дело нехитрое, а вот совершить обратное превращение почти невозможно. Придумать историю для слитка золота, в который кто-то подмешал свинец… Ложь, в общем, получалась вполне правдоподобной, но обратное будет столь невероятным, что печать для подобной трансформации долго не удержится.

– Вы впечатлили меня, ваша светлость, – наконец призналась Шай. – Рассуждаете, словно поддельщик.

Гаотона помрачнел.

– Это был комплимент, – заметила она.

– Я ценю правду, юная леди. Но подделки… – Он одарил ее взглядом разочарованного дедушки. – Я видел одну твою работу. Подделанную картину… Она замечательна и тем не менее создана лишь ради выгоды. Думала ли ты, сколь чудесные работы сотворила бы, посвяти свои способности искусству и красоте, а не богатству и обману?

– То, что я создаю, и есть великое искусство.

– Ошибаешься. Ты лишь копируешь произведения великого искусства, созданные другими. Признаю, твои подделки технически безукоризненны, но они полностью лишены души.

Руки Шай напряглись, и она едва не выронила зубило.

Да как он посмел! Одно дело – угрожать ее жизни, совсем другое – оскорблять творения! Он поставил ее в один ряд с теми… с теми поддельщиками-недоучками, что штампуют чаши.

Она хоть и с трудом, но все же улыбнулась. Тетушка Сол однажды сказала, что даже наихудшие оскорбления следует встречать улыбкой, а огрызаться только на самые незначительные. Тогда никто не догадается, что у тебя на сердце.

– Так что же дальше? – спросила она. – Мы с вами выяснили, что я самая отъявленная негодяйка и обманщица в стенах этого дворца. Но связать меня вы не можете, как не можете и доверить надзор за мной своим людям. И что же предпримете?

– Ну, – вымолвил Гаотона, – следить за твоей работой по возможности буду я сам.

Шай предпочла бы Фраву, – казалось, той манипулировать легче, но и Гаотона в качестве надзирателя был вполне приемлем.

– Как пожелаете, – заявила Шай. – Но сразу же учтите: тому, кто в подделках не разбирается, моя работа покажется чрезвычайно скучной.

– Я явился сюда не для веселья. – Гаотона жестом подозвал Зу. – Всегда буду приходить в сопровождении этого капитана. Он, единственный из Бойцов, осведомлен о ране императора… и о наших планах относительно тебя. В остальное время за тобой будут присматривать другие охранники. Но только посмей заговорить с ними о работе!

– Можете не волноваться, ни с кем разговаривать я не стану. Чем больше народу узнает о готовящейся подделке, тем меньше шансов, что она удастся.

«Более того, – подумалось ей, – стоит мне заговорить с любым охранником, как его тут же казнят – чтобы лишнего не разболтал».

Не то чтобы она любила Бойцов, но все же империю любила еще меньше. А Бойцы, они те же рабы. Ей не хотелось, чтобы кого-то убивали просто так, на всякий случай.

– Вот и славно, – проговорил Гаотона. – Кстати, за дверью ждет наша дополнительная защита от твоего побега. Прошу вас, капитан, заводите.

Зу открыл дверь. Среди охранников стоял долговязый человек в длиннющем, в пол, плаще с накинутым капюшоном. Долговязый степенно прошел в комнату, однако в его движениях было что-то неестественное. Зу затворил дверь, и вошедший откинул капюшон. Глаза его были красными, а кожа на лице – молочно-белой.