Я почувствовал, что во мне начинает свою разрушительную работу совесть, надо было заглушить ее немедленными разговорами.

– Привет, – сказал я.

– Ну, привет, – настороженно буркнул Гобзиков.

Как будут при встрече вести себя здорово подравшиеся люди? Есть три варианта.

Самый вероятный. Проигнорируют друг друга злобно.

Самый невероятный. Подерутся еще разок.

Вариант средней вероятности, но тоже встречающийся. Постараются сделать вид, что ничего не произошло.

Видимо, Гобзиков решил действовать по средней вероятности. Делать вид. Я против ничего не имел, в конце концов, мне Гобзиков ничего плохого не сделал, а ненавидеть человека потому, что он уродец…

Тогда всех вообще надо ненавидеть.

Но я не Чепрятков какой-нибудь там, я сказал средне-дружелюбно:

– Ты чего на занятия не ходишь?

– Болею, – буркнул Гобзиков.

– Чего?

– Давление поднялось. Освобождение дали.

– Понятно… – протянул я. – Вегетососудистая дистония. Я тоже ею болел, так мне старый все мозги… достал, короче. Тебя твоя тоже достала?

Гобзиков не ответил.

– Она там у тебя стучит чего-то… – сказал я.

– Стучит?! – Он напрягся.

– Ну да… Орехи, похоже, колет…

– Я сейчас… Ты подожди, я сейчас…

Гобзиков прошмыгнул мимо меня, я остался один в сарае. Странный тип этот Гобзиков. А кто сейчас не странный? Время такое. Время для странных, странное время. Взять того же мистера Шнобеля. Все время вертится перед зеркалом, все время ему кажется, что у него что-то не так… А Халиулина? Говорят, у нее дома живет настоящий крокодил. Приходят гости и путают, где крокодил, а где Халиулина.

Ха-ха-ха.

Шучу, конечно, Халиулина ничего девушка, даже симпатичная. А вот Зайончковская вообще – надо срочно лечить – верит в презумпцию невиновности. Бывает же такое.

Чепрятков… Чепряткова надо было обработать гамма-излучением еще в раннем детстве. После чего научить клеить в дурдоме коробки. Тогда бы от Чепряткова была большая человеческая польза…

Появился Гобзиков. Гобзиков выглядел уже лучше. Напряг с него соскочил, во всяком случае. Правда, по щеке тянулась тоненька царапинка, но мало ли где человек мог поцарапаться?

Хотя какая мне разница.

– Хорошее тут у тебя местечко, – сказал я. – Сам строил?

– Ну, да, – кивнул Гобзиков. – И отец еще строил. И брат.

– Понятно, семейный бизнес, значит. А это что? – Я указал на аппарат.

– Да так… – отмахнулся Гобзиков. – Думал, получится…

– Это же приемник? Радиоприемник. Ты что, радиолюбитель?

– Не… – Гобзиков даже улыбнулся. – Это брата. Я не умею. А пока время есть, решил вот… С кем-нибудь хочу попробовать пообщаться по нему…

– Зачем? – спросил я. – Можно же по Интернету вполне.

– По Интернету неинтересно, это совсем другое. Ты на сеансе связи присутствовал?

– Не…

– Приходи как-нибудь.

Я поглядел на Гобзикова. Серьезно он или нет? Я бы никогда себя не стал приглашать. Ни на сеанс радиосвязи, ни на сеанс спиритизма, ни вообще. С собой так тоскливо. К тому же мы подрались. И даже если мы сейчас разговариваем, это не значит, что мы помирились. Зачем он тогда меня позвал? Что-то нужно, значит. Что ему может быть от меня нужно…

– По Интернету совсем не то, – повторил Гобзиков, – Рэй Брэдбери вообще только на печатной машинке работает, без компьютера.

– Почему это? Он же богатенький, неужели денег на комп нет?

– Говорит, что компьютер убивает все волшебство, – объяснил Гобзиков. – А машинка волшебство не убивает.

– Ясно… – Что говорить дальше, я не знал.

Гобзиков тоже, кажется.

Я принялся разглядывать сарай во второй раз. Как приступить к извинению – фиг знает. Но извиняться надо. Разглядывал, разглядывал сарай, а потом снова остановился на карте.