– Джексон, дайте команду нашей группе и проследите, чтобы… договор был выполнен с точностью, – тихо произнес Смит, не глядя на латиноамериканца Джексона.

– Да, сэр, – кивнул Джексон и удалился.

– А вы, генерал, поскучайте пока в одиночестве. С господином Савельевым хочет поговорить еще один человек. – Она повернулась к Савельеву, добавила на чистом литературном русском: – Конечно, если вы, Иван Ильич, соблаговолите принять это предложение…

– Соблаговолю, – с неприкрытой иронией произнес Савельев. – Тем более ради разговора с господином Збигневом Джезинским мы и прилетели, нет?

– Следуйте за мной… – чуть раздосадованно бросила Джейн и пошла вперед.

Они шагали по коридору довольно быстро.

– Раз уж вы догадались, с кем будете говорить, это не обязательно произносить вслух, – едва слышно, но очень внятно произнесла девушка с долей раздражения.

– Да бросьте, Джейн. Если уж вам так надо соблюсти «тайну вкладов», велите зарезать и «генерала Смита», и его подручного «Джексона». – Савельев хохотнул: – Или в Штатах – генералов мало?

– Мне не очень импонирует ваш тон, – старательно подбирая слова, тихо выговорила Джейн. – Вы должны отдавать себе отчет в том, что господин Джезинский – весьма сильный человек, а… – Она помедлила, закончила: – Как вы выражаетесь, «велеть зарезать» можно любого.

– Приказать – можно, сделать нельзя.

Лицо Джейн, помимо ее воли, скривила улыбка презрения и превосходства.

– Доктор Джезинский могуществен даже среди очень сильных людей, и…

– Но не сильнее смерти, – кротко бросил Савельев, и Джейн прикусила губу. Потом, пересилив себя, произнесла насколько смогла мягко:

– И все же – это не рубака Смит; он может быть очень жестким, а может – и одарить так, что…

– «Волхвы не боятся могучих владык, и княжеский дар им не нужен…»

– Простите?

– Пушкин Александр Сергеевич. «Песнь о Вещем Олеге».

Джейн поджала губы, открыла одну из дверей, произнесла:

– Прошу.

Джейн пропустила Савельева вперед, обменялась мимолетным взглядом с пожилым господином, сидевшим в кресле так, что жесткое лицо его оставалось в тени, и – ретировалась, прикрыв за собой дверь.

– Итак, вы, господин Савельев, догадались, с кем будете говорить. Может быть, вы уже знаете о чем?

– О да. «Всех же дней жизни Мафусаила было девятьсот шестьдесят девять лет; и он умер». Вам – восемьдесят девять. И вы – хотите жить.

– Да. За столько лет – привык как-то.

– И сколько вам нужно еще?

– А сколько вы можете… предложить?

– Девятьсот не обещаю – поизносили вы организм, господин Джезинский… Но за шестьсот – семьсот лет, пожалуй, поручусь. Естественно, если исключить насильственную смерть. Но это – уже ваша проблема.

– Это – вообще не проблема.

Лицо Джезинского закаменело, он молчал минуту-другую.

– Скажите, господин Савельев, а среди ваших клиентов были такие, что умерли… в своей постели… после семисот или восьмисот лет жизни?

– Не знаю, – совершенно равнодушно отозвался Савельев. – Мне и двухсот-то нет!

Джезинский замер, глотнул из маленькой чашечки, спросил тихо:

– И что вы за это хотите?

– Господин Джезинский, мне – торговаться с урожденным польским евреем, столпом американской демократии и одним из теневых князей мира сего… прямо сейчас?

– Я спросил – что.

– Решим по ходу дела. Семьсот лет, знаете ли, срок достаточный.

Джезинский прикрыл веки, кивнул:

– Согласен. Но… вы ведь… не вполне владеете… технологией, нет?

– Что вы имеете в виду?

– Вот этого господина.

Джезинский бросил на стол черно-белое фото. На нем американский миллиардер Арнольд Хаммер и председатель Совнаркома Владимир Ильич Ленин сидели рядом за столиком и синхронно улыбались в объектив…