6) разрешение Духовному Управлению открыть в 1956 году в Ташкенте духовное училище с контингентом учащихся 30 человек, соответственно сократив контингент обучающихся в бухарском медресе «Мирараб»;

7) разрешение Духовному Управлению построить в Ташкенте гостиницу дачного типа для приема иностранных делегаций духовников;

8) разрешение о передаче в ведение Духовного Управления некоторых мечетей и мазаров, находящихся в ведении архитектурного управления.

Согласитесь, факт появления подобной записки из-под пера Рашидова мог трактоваться определенными людьми в Москве, как «примиренческо-покровительственное отношение к религиозным чувствам мусульман» и «националистическое извращение», что в глазах такого ярого атеиста, каким был Хрущев, могло выглядеть как преступление. И в таком случае Рашидову никогда бы не видать поста руководителя республики. Однако в ЦК КПСС (в том же Отделе организационно-партийной работы), а также в КГБ, органы которого тоже пристально следили за республиканскими элитами (не случайно в большинстве республик в креслах председателей КГБ сидели ставленники Москвы: например, в Узбекистане тогда это был Алексей Бызов) оказалось куда больше трезвых голов, которые прекрасно понимали, что на фоне Сабира Камалова и стоявших за ним людей такие националисты, как Рашидов, являются скорее благом, чем злом. И это было правдой. Широко образованный и осторожный Рашидов выступал за умеренную исламизацию республики, в то время как Камалов и K°, решив, что Центр утрачивает рычаги управления республиками, вознамерились решить проблему «одним скачком». За что, собственно, и поплатились.

Напомним, что последние 20 лет только представители двух кланов – ташкентского и ферганского – возглавляли высшую партийную власть в республике (в 1938–1950 и 1950–1955 это были «ферганцы» Усман Юсупов и Амин Ниязов; в 1955–1957 и 1957–1959 – «ташкентцы» Нуритдин Мухитдинов и Сабир Камалов). И это было вполне объяснимо, поскольку Ташкентская и Ферганская области считались в Узбекистане передовыми по всем показателям, в том числе и по валовому выпуску промышленной продукции. Однако во второй половине 50-х в Москве, видимо, окончательно пришли к убеждению, что ставленники этих кланов утрачивают свой лимит доверия, а в вопросах национальных отношений и вовсе себя дискредитируют. И Центр, к примеру, вдруг обратил внимание на то, что Ферганская область является самой происламистской в Узбекистане. Все это, без сомнения, было на руку представителям самаркандского клана, одним из ярких представителей которого был именно Шараф Рашидов.

Как уже говорилось, кампанию по замене первых секретарей среднеазиатских республик Москва начала с Туркмении: в декабре 1958 года к ее руководству был приведен Джума Караев. Следующим в списке должен был стать Узбекистан, куда кампания должна была докатиться спустя три месяца – в марте 1959 года. Республиканская элита, естественно, об этом была прекрасно осведомлена, тайной для нее был только один вопрос: кто именно станет новым хозяином республики. Хотя выбор кандидатур был, в общем-то, не особенно и обширен.

В число главных претендентов входили два человека: президент Узбекистана Шараф Рашидов («самаркандец»), который, как мы помним, еще полтора года назад (в 57-м) котировался на этот пост, но в итоге проиграл Сабиру Камалову, и 1-й секретарь Самаркандского обкома Ариф Алимов («ташкентец»). Учитывая, что последний 1-й секретарь был представителем «ташкентского» клана и в глазах Центра себя дискредитировал, можно было предположить, что больше всего шансов у Рашидова. Правда, у «ташкентцев» в Москве был «свой» человек – секретарь ЦК Нуритдин Мухитдинов, который вполне мог повлиять на Хрущева. Другое дело, сильным ли было это влияние, чтобы вновь привести к руководству республикой своего человека? Ведь однажды Мухитдинов уже подвел Центр, рекомендовав на свое место своего земляка, который возложенное на него дело фактически провалил (позднее, в начале 60-х, Мухитдинову Москва поставит в упрек, что он «оставил после себя никчемное руководство»).