Шаг за шагом, квадрат за квадратом, мы прочесываем примерно квадратный километр, собирая редкий мусор, снимая и замеряя отпечатки следов на грязи. Теперь пора вдохнуть поглубже – робот выходит под свет прожектора. Сначала мне сложно сосредоточиться и понять, что именно показывает камера. Когда глаза осознают изображение, хочется плакать и кричать одновременно. Я закрываю глаза, зажмуриваю их сильно-сильно чтобы не прослезиться, а в голове раздается голос Хоффа: «Если бы не наше сраное «гуманное» начальство, с насильниками я бы поступал очень просто – отрезанные семенники вставлял бы в глазницы вместо глаз, и безо всякого наркоза. Раз они, так или иначе, смотрят на мир яйцами, так почему бы не помочь им в этом, а? Если тварь видит мир и окружающих людей только как полигон для удовлетворения своих половых прихотей – так, пожалуйста! Вуаля, как говорится, инджой5! Теперь можно смотреть на мир собственными яйцами, минуя посредников. Почему мы не можем этого делать, а? Почему мы должны жить с этими тварями бок о бок?»

С тех пор, как мы сравнялись по званию, я отдаю себе отчет в том, что считаю Хоффа грубым, недалеким и невежливым человеком, не от обиды или зависти, а потому что он такой. Но впервые в жизни мне пришло в голову, что в его словах есть какая-то первобытная правда и боль вечного человеческого бессилия перед злом. Бессилия, которое очень выматывает.

***

Мне пришлось провести в офисе почти восемь часов, чтобы оформиться – заполнить карточки личного дела, напечатать обновленную автобиографию, сфотографироваться, побеседовать с руководительницей отдела расследований. Формальности, всегда необходимые в подобных делах. Теперь у меня на руках были все обязательные допуски, справки и ордера, можно было приступать к расследованию сию же секунду. Но лучше все-таки завтра с утра – прямо сейчас чудовищно хотелось есть, пить и отдохнуть.

Еще накануне вечером в голове продолжала крутиться мысль – как, где и с кем праздновать получение десятого раздряда, а теперь предстояло придумать, как отметить куда более серьезное повышение. Что-то мне подсказывает что Хофф, когда узнает, обязательно скажет, что нужно закатить две вечеринки подряд. В любом случае все это лучше отложить до того момента, когда мы поймаем чудовище – праздновать сейчас просто немыслимо, во всем городе траур и прощание назначено через четыре дня.

Я покупаю сосиску в тесте в кафетерии на первом этаже и огромный капучино, чтобы не уснуть здесь и теперь, потому что, несмотря на усталость, самое время заехать к маме, иначе я отложу и забуду еще на неделю, а то и дольше. Неизвестно, как пойдут дела, но очевидно, что с новой работой свободного времени у меня уменьшится.

В самом конце собрания, когда все мы почти закончили заполнять отчеты в рабочих планшетах, тщательно записали, кто что заметил, кто что думает и может предложить, ко мне подошел секретарь, молодой стажер откуда-то из Гелсьингфорса, любознательный юнец по имени Нильс, и шепотом попросил зайти к Аррете. Вот он, тот самый случай, когда всем сердцем радуешься оказанной чести и доверию, но до последнего момента сомневаешься в реальности происходящего, подспудно ждешь неминуемого разоблачения, когда вдруг откроется, что это чья-то случайная ошибка, путаница, и что с минуты на минуту, наконец, прозвучит – ах, простите, я обознался, это не вам.

Это была моя первая встреча с генералом с глазу на глаз. Раньше мне никогда не представлялась такая возможность. Да и многим кроме меня. Большинству из нас. Из лифта мы вышли в просторный холл, совсем не похожий на обычное офисное пространство нашего гигантского муравейника: огромный светло-бежевый ковер с длинным толстым ворсом, уютные и мягкие на вид диванчики, обитые оранжевым плюшем.