– То есть имеем дело с биологическим оружием, – сразу дал оценку Олег Алексеевич.

– Однозначно, – кивнул Лабутин. – И до Руанды и Бурунди мы точно такого не видели. Они это не применяли. Стирание памяти это одно, а вот управление поведением человека так, чтобы при этом не было внешнего фактора, – ни психической обработки, ни управляющего сигнала – вот это что-то совсем новое. Мы не знаем, как они это сделали.

Андрей откинулся на спинку кресла:

– Итого: по средствам противодействия ничего?

Лабутин тяжело вздохнул:

– Если процедура стирания памяти или вирусная атака состоится в отношении сотрудников ФСБ, спасти их пока нечем.

– Есть над чем подумать, – произнёс Олег Алексеевич.

– Ещё кое-что, – Саров оставил самое интересное напоследок. – Нашли информацию об одной из групп пациентов, полгода назад проходивших лечение в филиале корпорации. Я хочу привлечь одного из пациентов к участию в деле.

Бакурин перевёл на полковника взгляд:

– Что за человек?

– Ну… – Андрей цокнул языком, – у него случайно выявили особенность при сканировании мозга на обычном медосмотре.

Лабутин знал об том, полковники уже поговорили, так что кивнул:

– Поддерживаю. Можно будет копнуть поглубже вопрос относительно оперативников корпорации.

– Вот этот вопрос? – генерал провёл пальцами по рабочему полю интерактивного стола, ища файл, запустил.

На экране пошла запись допроса одного из выживших американских солдат на базе ВВС США в Германии. Десятилетняя давность записи не лишала её актуальности. Даже наоборот. Свидетельства того, о чём говорил солдат десять лет назад, стали набираться буквально по капле. Но с рюмку уже накапало, а этого достаточно, чтобы федеральная служба безопасности заинтересовалась этим вопросом.

– Они нас спасли, – хрипло говорил парень на экране. – Я не знаю, как они сами выжили, но эти ребята, они были с нами, пока мы ждали наших. Они нашли всех выживших, никого не бросили…

Парень говорил со своими офицерами разведки и не скрывал гнева, от которого заметно дёргались оба века.

– Пока вы там творили всё это дерьмо, эти русские парни вытаскивали нас из горящих машин! А где были вы, ублюдки?

– Вы сказали: не знаете, как они сами выжили. Почему? – офицер, ведущий допрос не обратил внимания на эмоции парня.

– Я уже говорил! – гнев наконец заставил солдата орать на сотрудника ЦРУ. – В их вагон прилетели гранаты! Там металл разорвало, как консервную банку! Но эти парни выжили!

Олег Алексеевич нажал стоп на этом кадре.

– Нам пока не удалось заполучить тело сотрудника корпорации для исследования, – покачал головой Лабутин. – Но это и не помогло бы. Чтобы понять, чем они накачивают своих людей, нужен живой оперативник.

Бакурин сжал губы в скептической улыбке.

– И в чём проблема? – произнёс он. – Не можете человека взять? С каких пор?

Полковники переглянулись, и Саров усмехнулся:

– Ни в чём, товарищ генерал. Операция в Монровии позволит нам получить живого оперативника. Если привлечь парня, о котором я говорил.

Лабутин кивнул:

– И у нас есть экспериментальное средство для восстановления памяти, нужен подходящий подопытный. Это идеален.

– Но его привлечение к операции в Монровии не будет гуманным и законным, – заметил Саров. – Даёте добро?

– Даю, – подтвердил Бакурин: – Но чтобы был результат, Андрей Сергеевич. Да?

– Так точно, – уверенно ответил Саров, и всё-таки добавил: – если не возникнет случайных побочных реакций после процедуры.

– Это твои проблемы. Мне нужен полный отчёт.

– Конечно, – кивнул Андрей.

Лагерь красного креста близ деревни Вунашара был не большим. Всего пять палаток на шесть мест каждая. И уже забит больными под завязку. Лихорадка ЦЕС началась в селениях вдоль реки за две недели до того, как сюда добрались врачи красного креста. Так что лагерь едва успел начать работу, как в первый день заполнился полностью. Но вот уже несколько часов больные лежали без внимания.