С этими мыслями я пригубила жидкости из флакона...

3. Ярмарка невест

Легкие так сдавило, не продохнуть... Я решила, пришел мой смертный час и пискнула жалостно «мама», готовая к неминуемой гибели. Даже глаза прикрыла – все равно в них радуги разноцветные разливались.

– Чего орешь-то? – одернули меня грубо, и прикрытые было глаза распахнулись.

Вместо темного переулка я увидела светлую комнату с голубыми обоями на стенах и кровать под шелковым балдахином, за столбик которой я и цеплялась, как утопленник за соломинку.

– Сильнее затягивай! – скомандовал тот же неприветливый голос, и ребра сдавило до хруста. Я почти перестала дышать… – Негоже на главном балу сезона с такой талией появляться. Я прикажу миссис Кларенс сократить твою порцию вечернего молока, милочка. Ты раздобрела, как на дрожжах...

Порция вечернего молока? О чем говорит эта женщина, когда я умираю?!

– Помогите! – простенала я через силу, почти теряя сознание.

И тут меня хлопнули по щекам, раз-другой, да так крепко, что ускользающее сознание не посмело до конца ускользнуть. В глазах опять просветлело, и в большом зеркале передо мной я рассмотрела среднего роста блондинку с молочно-белою кожей и тщательно завитыми волосами. На блондинке красовался корсет, который служанка нещадно утягивала на ее талии, женщина чуть в стороне взирала на усилия камеристки пристальным взглядом.

Девушка в отражении была смутно похожа на строгую даму, и я догадалась, что она ее мать. То есть моя нынче мать, учитывая, что я… снова став женщиной, продолжала быть не собой. Как такое было возможно, я не имела понятия.

Зато понимала одно: затяни камеристка шнуровку еще на одну десятую дюйма, и я умру от удушья.

– Смерти моей желаете, маменька?! – капризным донельзя голоском возмутилась блондинка из зеркала, ощущая себя втиснутой в банку сарделькой.

В мальчишеском теле я хотя бы дышала всей грудью! И голос был поприятнее.

– Замужества я тебе желаю, глупая! Лучшего что ни на есть, – женщина поднялась со стула и подошла совсем близко, так что цветочный аромат ее приторно-сладких духов окутал меня с головы до ног. – Или желаешь в девках остаться? – строгим голосом осведомилась она, взяв меня за подбородок. Ее брови сошлись на переносице... И я против собственной воли пискнула «нет», охнув, когда камеристка опять потянула шнурку.

– Вот и нечего артачиться, милая, – улыбнулась «добрая» матушка с наигранным добродушием. – Сегодня один из самых важных приемов сезона: балы у Харрингтонов славятся своими размахом и роскошью. Мы не упустим возможность показать тебя в лучшем виде! – И с порога добавила: – Слышала, Харрингтон-младший намерен остепениться и найти себе достойную партию. Вдруг именно ты западешь ему в душу?

– Больно надо, – пробубнила я себе под нос, а вслух вежливо согласилась.

Едва за ней хлопнула дверь, как я пригрозила горничной кулаком.

– Затянешь еще хоть на дюйм, пожалеешь об этом! – пообещала я ей на полном серьезе. И добавила: – Расслабляй, да живее.

Та выпучила перепуганные глаза и завозилась со шнуровкой корсета. Дышать я смогла минут через десять, когда сдавленные пластинами легкие наконец заработали в прежнем порядке. Вот ведь адское изобретение! Я упала на оттоманку и прикрыла лицо руками.

Корсет мне все-таки пришлось затянуть: иначе я просто не влезла бы в приготовленное для бала бледно-розовое платье с мелкими рюшечками. Я, в сочетании с этим платьем, превратилась в миленький нежно-воздушный зефир с недовольно сморщенным носом.

Нос морщился от духоты в экипаже, который едва-едва катил нас по Риджент-стрит, влившись в поток прочих экипажей гостей, направляющихся к ярко расцвеченному огнями особняку Харрингтонов.