В это время мимо кареты и Оленина медленно проезжают сани, запряженные в одну лошадь.
В санях сидит военный.
Это сам государь Павел Петрович.
Дама, стоя на подножке, приседает.
Виктор Павлович по-военному вытягивается в струнку и отдает честь.
Государь кланяется даме и рукой подзывает к себе Оленина.
Дама скрывается снова в карете, подножка поднимается, и экипаж едет далее.
Виктор Павлович, ни жив ни мертв, подходит к императору, сидящему в санках.
– Военный? – спрашивает государь.
– Бывший, ваше величество.
– Что так, молод, кажись, рано на покой…
– Исключен, ваше величество.
– За что?
– Опоздал из отлучки, ваше величество.
– Кто такой?
– Капитан гвардии Виктор Павлович Оленин.
– Оленин… – повторил государь и на минуту задумался.
Виктор Павлович стоял навытяжку, не шелохнувшись и не сводя глаз с государя.
– Оленин… – повторил государь. – За тебя просил Архаров… Ты опоздал, задержавшись с опекунскими делами…
– Точно так; я, ваше величество, ходатайствую о снисхождении, о принятии вновь на службу… До последней капли крови готов служить вашему величеству…
– Хорошо… по одежде вижу, не модник… – сказал Павел Петрович, внимательно оглядев Оленина с головы до ног.
Платье, сшитое по последнему высочайше утвержденному фасону, произвело, видимо, на его величество приятное впечатление.
– Приходи завтра во дворец… Сегодня же велю зачислить… Завтра объявлю – куда… Тогда и шей форму… Офицер у меня без формы ни шагу… Слышишь…
– Слушаюсь, ваше величество… Благодарю вас, ваше величество.
Государь протянул руку.
Виктор Павлович тут же, около саней, опустился на одно колено и поцеловал перчатку государя.
– Где живешь?
– У дяди… у Дмитревского… – почему-то сказал Оленин.
Ему не хотелось упоминать дома Арсеньева.
– Ты ему племянник?
– Точно так-с, по матери, ваше величество…
– Хороший человек… Будь и ты такой же.
– Рад стараться, ваше величество.
– Так до завтра… Зачислю в гвардию… где служил, – сказал государь. – Трогай! – крикнул он кучеру.
Сани унеслись.
Виктору Павловичу все это показалось сном.
Такая неожиданная встреча с государем, в сравнительно позднее для последнего время дня, сразу изменившая его судьбу, произвела на него ошеломляющее впечатление.
Он несколько минут, несмотря на то что санки государя уже давно скрылись из виду, стоял как вкопанный.
– Однако надо все же идти… туда… – пришел он наконец в себя.
Он повернул назад.
XVI. У себя
На звонок Виктора Павловича, данный им не без внутреннего волнения, дверь ему отворил Степан.
Широко улыбаясь, встретил он своего барина.
– Сюда пожалуйте! – заторопился он, указывая рукой на дверь, находившуюся в глубине, освещенную фонарем, повешенным на стене сеней.
В фонаре ярко горела восковая свеча.
Оленин вошел в переднюю, освещенную таким же фонарем с восковой свечой, но более изящной формы. Снимать с него шубу бросился другой лакей, одетый в щегольской казакин.
Сняв шубу, Виктор Павлович уставился на нового слугу.
– Кто ты?
– Герасим, крепостной вашей милости…
– Откуда?
– Тульский!
– Ага… – протянул Оленин и прошел в залу.
За ним шел следом Степан, продолжая как-то блаженно-радостно улыбаться.
Все комнаты были освещены.
В большой зале, в четыре окна на улицу, горела одна из двух стоявших по углам масляных ламп на витых деревянных подставках; в гостиной массивная бронзовая лампа стояла на столе, и наконец, в кабинете на письменном столе горели четыре восковые свечи в двух двойных подсвечниках.
Виктор Павлович был в полном недоумении.
Убранство пройденных им комнат не оставляло желать ничего лучшего, комфорт был соединен с изяществом, везде была видна заботливая рука, не упустившая ни малейшей мелочи, могущей служить удобством или ласкать взор.